- Но пока на нас не взвалено слишком много ненужной работы. И речь идёт не о бумагах, а о человеческих жизнях.
- Границу потом всё равно придётся открывать для паломников. Дипломаты добьются этого.
- И снова закрыть...
- Что же мы так и будем создавать друг другу дополнительные трудности в работе?
- А у нас, по моим наблюдениям, некоторые организации и работники только этим и занимаются.
- Меня вы, товарищ Пулатов, тоже причисляете к такого рода работникам?
- Вас, товарищ Ахунбабаев, не причисляю. Вы же не дипломат.
- Но как представитель государственной власти невольно разделяю дипломатическую точку зрения.
- Выходит, мы оба правы...
- И в то же время противоречим друг другу...
- Наш разговор, наверное, можно было бы назвать ярким примером ведомственных противоречий. Но это было бы смешно.
- Почему?
- У государственной власти не должно быть противоречий с отдельным ведомством. Интересы государственной власти должны быть всегда выше интересов любого ведомства.
- Наш разговор стоит того, чтобы перенести его в Центральный Комитет партии республики.
- Надеюсь, там будет найдена позиция, которая устроит нас обоих.
- Разумеется, без всяких личных обид и претензий?
- Безусловно.
- А ведь это, пожалуй, хорошо, что в высшей партийной инстанции мы всегда видим высшую форму истины...
- Товарищ Ахунбабаев, у меня к вам последний вопрос.
- Слушаю вас, товарищ Пулатов.
- В своё время к вам поступал сигнал из Шахимардана об усилении религиозной деятельности местных шейхов при гробнице святого Али.
- Да, поступал. Я поручил проверить его заместителю народного комиссара просвещения Алчинбеку Назири.
- Он доложил вам результаты проверки?
- Конечно. Сигнал оказался ложным... То есть не то чтобы совсем ложным, но некоторые вещи были там сильно преувеличены. У меня есть письменные объяснения Назири.
- Я не мог бы познакомиться с этим документом?
- Пожалуйста...
- Кстати, вы слышали о конфликте, который произошёл между Назири и Хамзой?
- Слышал. Они, кажется, уже помирились.
- Меня здесь заинтересовал вот какой момент... Мой старший брат в молодости был другом Хамзы. Он очень много рассказывал мне о нём. И Хамза с детских лет был для меня, если так можно сказать, абсолютным эталоном верности и преданности коммунистическим идеалам. И, естественно, тот, кто выступал против Хамзы, всегда был для меня и противником коммунистических идеалов... Это, конечно, очень личное обстоятельство, но оно ещё ни разу не подводило меня.
- Я готов взять эту формулу на вооружение, - очень серьёзно сказал Юлдаш Ахунбабаев.
- Сейчас мне стали известны некоторые детали ссоры Хамзы с товарищем Назири, которого я тоже знаю очень давно... И вот теперь благополучные, как вы говорите, объяснения Алчинбека о положении в Шахимардане. А там на самом деле ситуация очень тревожная... Совпадение двух моментов - вражды к Хамзе и ложь о Шахимардане. Интуиция и опыт подсказывают - здесь что-то есть, нужно потянуть за эту нитку... Зная ваше отношение к Хамзе, ставлю вас в известность обо всём этом.
Хамза вернулся в Самарканд.
Дом, в котором они жили с Зульфизар до отъезда, стоял с закрытыми ставнями. Но розы перед окнами цвели всё так же ярко и молодо.
Зульфизар, войдя во двор, наклонилась и сорвала большой красный бутон. Медленно поднесла его к лицу. Волна аромата коснулась ноздрей молодой женщины - они вздрогнули. Упали вниз ресницы, томно сузились глаза.
Хамза наблюдал за женой. И движения её ресниц вдруг передали ему на расстоянии пряный запах нежных лепестков. Он "услышал" розу.
И мгновенно возникла мелодия - ещё далёкая, слабая, еле различимая, но уже единственная, своя...
Он быстро вошёл в дом, сел к пианино и начал играть. Мелодия ускользала, таяла... он ловил её, любовался ею... она снова исчезала... он находил её и терял, сливался с ней, "видел" её сквозь слабое серебристое сияние, она кружилась перед ним и вокруг него мерцающими красными соцветиями.
Зульфизар открыла ставни. Свет хлынул в окна. Хамза, улыбнувшись свету, продолжал играть. Пальцы как бы сами касались клавиш - без его участия. Он только слушал мелодию, одобряя или не одобряя её.
Он просидел около пианино до самой темноты. И утром, едва рассвело, снова начал играть. Он стосковался по инструменту и опять до вечера не отходил от пианино. Сделал короткий перерыв на обед и снова вернулся. И всё играл, играл, играл...
Так продолжалось несколько дней. Один напев сменял другой.
Мелодии роились в голове и в сердце. Иногда он снимал руки с клавиатуры, а музыка всё звучала и звучала в нём. Слышались торжественные звуки сверкающих на солнце больших золотых труб. Серебристо вскрикивали фанфары. Потом вступали высокие голоса скрипок. Они звали за собой куда-то за облака и выше, выше...