Аксинья, племянница паровозного машиниста со станции Коканд-товарная Степана Соколова, особенно часто бывал а в те дни и недели в доме ибн Ямина.
Гибель Зубейды и необычная болезнь Хамзы поразили Аксинью в самое сердце. Она была потрясена той глубиной страсти, которая не позволила Зубейде жить с нелюбимым мужем и заставила уйти из жизни. Ответное чувство Хамзы, его страдания, отчаяние и тоска надолго лишили Аксинью покоя. В бессонные ночи часами думала она о Зубейде и Хамзе. Впервые в своей жизни увидела Аксинья, что живая человеческая любовь может быть такой великой и сильной.
А часто появляться в доме ибн Ямина Аксинья начала ещё во время болезни Ачахон, сестры Хамзы. В ту ночь, когда доктор Смольников делал Ачахон операцию, медицинская сестра Аксинья Соколова стояла у изголовья больной.
Потом в течение целой недели Аксинья по просьбе доктора каждый день приходила менять Ачахон повязку. Доктор Смольников беспокоился, что напряжённые условия операции вне больницы - ночь, слабое освещение, нервная обстановка, запущенность болезни - могут вызвать нежелательные последствия.
И кроме того, он опасался Джахон-буви. Религиозно настроенная старуха могла просто сорвать бинты, наложенные урус-табибом.
Ведь это была первая операция в Коканде, сделанная русским врачом мусульманской девушке.
Но тогда Хамза ещё был здоров, и всё обошлось благополучно. Через неделю Ачахон уже сама делала себе перевязку.
Аксинья научила её обрабатывать рану, пользоваться йодом и бинтами.
Тогда-то они и подружились, Аксинья и Ачахон. И конечно, много говорили о Зубейде и Хамзе, печальная любовь которых была на устах почти у всех. И уж как было не поговорить об этом Ачахон, родной сестре поэта, и Аксинье, племяннице Степана Соколова, который с некоторых пор, внешне стараясь не подчёркивать этого, стал одним из самых близких друзей Хамзы.
А когда Хамза после похорон Зубейды заболел, Аксинья Соколова стала бывать в доме ибн Ямина по несколько раз на день. Она приносила лекарства от доктора Смольникова, выполняла поручения дяди, который просил сообщать ему о малейших изменениях состояния Хамзы, и сама почему-то всё больше и больше интересовалась здоровьем брата своей новой подруги.
Хамза от лекарств отказывался, состояние его не улучшалось, и в сердце Аксиньи с неожиданной для неё самой болью росла тревога. Она вспоминала Хамзу таким, каким он был в день операции Ачахон, когда они познакомились, - энергичного, смелого, бросившего дерзкий вызов религиозным предрассудкам соседей и родственников. Тот Хамза не шёл ни в какое сравнение с теперешним - потухшим, отключившимся от жизни, потерявшим интерес ко всему на свете.
Своими сомнениями Аксинья делилась с дядей.
- Что-то я боюсь за него, - говорила она, и голубые глаза её наполнялись слезами, - больно уж долго убивается...
- Ничего, ничего, - успокаивал племянницу Степан Петрович, - справится... Конечно, не дай бог никому такого горя, которое на него упало, но он парень крепкий, вылезет...
- Дай-то бог, - шептала Аксинья и осеняла себя троекратным крестным знамением, прося у своего русского бога скорейшего выздоровления для мусульманина Хамзы.
Хамзе стало лучше. Приход Убайдуллы Завки, стихотворное послание от Абдуллы Авлани из Ташкента, казалось, вдохнули в него свежие силы. Он начал понемногу есть. Радости Джахон-буви не было границ.
- Люди говорят, что он голодом решил себя уморить, - весело сказал однажды Степан Соколов, входя в комнату Хамзы, - а он, гляди-ка, за обе щеки наворачивает... Что, братишка, малость отпустило?
- Отпускает, - улыбнулся Хамза.
- Оно всегда так бывает, - подмигнул Соколов, усаживаясь рядом, - сперва прижмёт, а потом отпустит. На то она и живая жизнь, чтобы всё менялось. Сегодня, глядишь, горячо - мочи нет терпеть, а завтра уже остыло...
Степан развязал принесённый с собой узелок, вытащил из него небольшой чугунок, поднял крышку. Густым, наваристым мясным духом потянуло из чугунка.
- Я тут тебе щец горячих принёс. На-ка вот ложку, похлебай, полегчает... Я от всех болезней горячими щами лечусь... Бывало, в деревне у нас, в России, работаешь в поле, а дождь тебя и прихватит. Прибежишь в избу мокрый как лягушонок, аж весь трясёшься!.. А мать тебе шварк из печи полувёдерный горшок со щами. Пять минут - и дно видно. А потом на печь. И утром встаёшь как обструганный. Хоть икону на тебе рисуй... Ты хлебай, хлебай, не стесняйся... На той неделе батька твой ко мне в депо приходил. Увидел меня, заплакал. "Степан-ака, - говорит, - убивает себя сынок-то мой голодом, одни кости остались. Помогите, - говорит". А мне в рейс ехать... Сегодня утром вернулся.