И Хамза поднялся.
Однажды, когда никого не было дома, он вышел во двор.
Медленно, держась руками за стены, обошёл вокруг дома. Ярко светило солнце. Ветер шелестел листьями деревьев. Пели птицы.
Хамза сел около террасы. Где-то слышались голоса. Какие-то люди прошли по улице. Кто-то засмеялся.
Всё было на своих старых местах - деревья, солнце, люди.
И птичьи голоса по-прежнему звенели легко и беззаботно. И всё так же, как и раньше, пахли цветы, желтели в саду абрикосы, краснели гранаты.
Пчела пролетела совсем рядом... Белая бабочка села на стебелёк... Угрюмый жук озабоченно пробирался между травинками. Ползла божья коровка.
Всё было на своих местах.
Хамза поднял голову. И небо тоже было на месте. Огромное, бескрайнее, оно голубело над миром своей неохватной ширью, полыхало беспредельной неизмеряемой синевой своей высоты.
Небо было распахнуто настежь, как необъятная душа всего живого мира. Небо дышало вечностью. Великой, неизрекаемой и неизбывной вечностью жизни.
И неожиданно в сердце Хамзы, в его кровь и плоть, вдруг хлынула какая-то неуёмная, буйная сила. Ему показалось, что кто-то приподнял его над землёй, кто-то тормошит его, теребит, растирает ему руки и ноги целительной мазью.
Он сделал порывистое движение, чтобы встать... Ноги не слушались, закружилась голова. Захотелось вдохнуть всей грудью, плечами, спиной...
Он дышал, наслаждаясь своим глубоким дыханием, глотал воздух, глядя вверх, в голубое небо, пил небесную синь, вбирая в себя её широту.
Он закрыл глаза, и высота неба, оставшись в глазах, взяла его к себе, увлекла в свою беспредельность, унесла в необъятные просторы вселенной.
И сердце Хамзы слилось со всем живым на земле.
Что-то уходило из его души. Что-то уходило, а что-то входило.
...Скрипнула калитка. Он открыл глаза - перед ним стояла Аксинья Соколова.
- Ожил, - прошептала Аксинья. - Значит, дошла до бога моя молитва...
И по щеке её сползла прозрачная, как хрусталик, слеза.
Хамза возвращался к жизни. Теперь он подолгу гулял в саду, пробовал иногда выходить на улицу, но тут же возвращался обратно, брал чистый лист бумаги и быстро-быстро начинал что-то писать.
Никто не знал, что он пишет.
Случалось так, что он писал целый день, потом всю ночь напролёт и снова весь день. Отец и мать, заглядывая в комнату сына, видели перед ним большие стопки исписанной бумаги.
Ибн Ямин и Джахон-буви только печально вздыхали, обмениваясь грустными взглядами.
Хамза не открывал тайны своей работы даже перед друзьями.
Никогда ещё не работал он так упорно и серьёзно. Никогда не проводил подряд столько дней за бумагой. Никогда ещё не было у него такой большой рукописи.
- Книга новых стихов и газелей? - спросил как-то Буранбай, зайдя навестить соседа.
Хамза отрицательно покачал головой.
- Я написал пьесу, - тихо сказал он, - о Зубейде...
Буранбай напряжённо смотрел на друга.
- Она будет называться вот так, - сказал Хамза и протянул другу лист бумаги.
На нём были написаны два слова - "Отравленная жизнь".
3
Хотя шейх Исмаил Махсум сменил святого Мияна Кудрата в должности смотрителя и сберегателя гробницы Шахимардана, его чаще можно было встретить в Коканде, чем в горах, около святой обители.
Разного рода дела и события требовали присутствия шейха Исмаила в Коканде. Сегодня, например, он принимал в своём городском доме самого Китаева.
- Ваш визит, ваше высокоблагородие, является большой честью для меня, - сказал шейх Исмаил, сладко жмурясь и прижимая правую ладонь к сердцу.
- В доме нет лишних ушей?
- Как вы могли так подумать? - обиженно поджал губы Махсум.
- В Коканде готовится маёвка с участием узбекских и русских рабочих. Сюда приезжал представитель ташкентских социал-демократов. После этого значительно возросла активность местных неблагонадёжных лиц. По нашим предварительным сведениям центральная роль в подготовке маёвки принадлежит русским поднадзорным Смольникову и Соколову. Но им помогает небезызвестный вам Хамза...