Сказки
Даже не написав ни одной сказки, Андерсен был бы писателем, известным в свое время во всей Европе, писателем, которого читают и в наши дни, во всяком случае в Дании. Но сказки стали венцом его творчества. Ирония судьбы, потому что жадный до славы писатель поначалу не подозревал, что именно они дальше всего разнесут по свету его имя.
Мысль пересказывать народные сказки и писать в том же жанре ни в коей мере не была оригинальной — европейские писатели занимались этим уже более ста лет; в Дании, например, его старшие современники Эленшлегер и Ингеман. Почему бы молодому честолюбивому писателю не попробовать то же самое? Ведь он всегда любил этот вид фольклора. Собственно, кто мог быть ближе к нему, чем он, ребенок из народа? Первую попытку он сделал еще в 1829 году сказкой «Призрак», которая заключает сборник стихов, выпущенный к новому, 1830 году. «В детстве я больше всего любил слушать сказки, — пишет он в виде предисловия, — почти все еще живы в моей памяти, а некоторые из них известны очень мало или совсем неизвестны; я пересказал одну, а если ее хорошо примут, я возьмусь и за другие и когда-нибудь создам цикл детских народных сказок». Но Мольбек и другие рецензенты не рекомендовали автору продолжать в том же духе, и их можно понять, зная неуверенный стиль и то и дело встречающиеся в ходе рассказа и плохо подходящие к народной сказке цитаты из обширного круга чтения Андерсена и ссылки на различные литературные явления.
Вероятно, он и сам это чувствовал; во всяком случае, он пока что положил свои планы на полку. Но к новому, 1835 году, уже почти закончив «Импровизатора», он снова вернулся к сказкам. «Сейчас я начинаю несколько детских сказок, — писал он в первый день нового года своей приятельнице, — видите ли, я хочу попытаться завоевать молодое поколение!» Через месяц он сообщил то же самое Ингеману, добавив: «Я написал их так, как рассказывал бы ребенку». Это было совершенно новое и оригинальное исходное положение. Откуда у него возникла такая мысль, нигде прямо не говорится, но Эдвард Коллин в своей книге об Андерсене ясно припоминает, как писатель часто развлекал детей в семьях, где регулярно бывал, рассказывая им «истории, которые он либо сам тут же придумывал, либо брал из известных сказок; но рассказывал ли он свое или пересказывал, манера изложения была столь исключительно его собственная и живая, что она восхищала детей. Его самого забавляло, что он может дать своему юмору такой свободный выход, рассказ не умолкал, богато приправленный знакомыми детям оборотами речи и фактами, которые туда подходили. Даже самую сухую фразу он мог сделать живой; он не говорил: „Дети сели в повозку и поехали“, а: „Ну вот, уселись они в повозку, до свидания, папа, до свидания, мама, кнут щелк, щелк, и покатили. Эх ты, ну!“ Тот, кто потом слушал, как он читает свои сказки, лишь очень слабо представлял себе своеобразный успех подобной декламации в детском кругу». Коллин дает понять, что именно успех Андерсена у детей — да и у взрослых — способствовал признанию его первых сказок.
Таким образом, Андерсен нашел философский камень там, где меньше всего ожидал. Он очень любил детей, но вовсе не собирался становиться детским писателем, и все же именно маленькие читатели подсказали ему ту необычную форму повествования, которая для него лучше всего подходила, и открыли ему дорогу к славе.
Но одно дело — рассказать историю живым, присутствующим слушателям, а другое — сформулировать ее письменно. Собираясь впервые издать сказки, он столкнулся с большой трудностью: как перевести живость устного рассказа в написанные слова. Ему нужно было создать новый письменный язык. Триумф его гения состоял в том, что это ему удалось. И удалось сразу. Первый же сборник сказок, вышедший весной 1835 года, означал — хотя Андерсен не подозревал об этом — поворот в его творчестве и поворот в истории датской прозы.
Он победил дважды: без колебаний ввел в печать разговорный язык со всеми его непоследовательностями в логике и синтаксисе и искоренил все слова и выражения, особенно абстрактные, которые употребляются только взрослыми, сделав язык простым и конкретным. Насколько основательно он работал, можно увидеть, сравнив «Призрак» 1829 года с его переработанным вариантом «Дорожный товарищ» 1835-го.
В первый же год он выпустил сразу два сборника сказок, но, к сожалению, нельзя сказать, что копенгагенская критика оценила это новое литературное начинание. Широкоизвестный и респектабельный «Ежемесячник литературы» не уделил им ни строчки, а из двух рецензий на сказки в других местах в одной говорилось, что пытаться передать письменно живой устный рассказ невозможно, другой утверждал, что, хотя сказка «Цветы маленькой Иды» очень мила, а «Огниво» довольно остроумно, детям, собственно, не стоит давать в руки подобное чтение; через сказки им никоим образом не сообщались полезные знания о природе и человеке; сказки только наполняют их воображение фантастическими представлениями. А в сказках г-на Андерсена дети тем более напрасно будут искать вдохновения. «Никто ни на секунду не возьмется утверждать, что у детей обостряется чувство приличия, когда они читают про принцессу, едущую во сне на спине у собаки в гости к солдату, который ее целует, а потом она сама, проснувшись, рассказывает об этом красивом происшествии, как об „удивительном сне“; или что у них обостряется чувство порядочности, когда они читают про крестьянку, которая в отсутствие мужа сидит за столом вдвоем с пономарем… или что обостряется уважение к человеческой жизни, когда они читают о том, как большой Клаус убил свою бабушку, а маленький Клаус — его, словно быка зарезал на бойне. Сказка о принцессе на горошине кажется автору этих строк не только неделикатной, но даже непростительной, поскольку ребенок может сделать из нее ложный вывод, будто столь высокая дама всегда должна быть такой чувствительной».