‒ Ты… э-э-э, знаешь, как меня зовут?
Эли больше не похож на осунувшегося узника, которого долгое время лишали сна. Выспавшийся полный энергии ребенок. И чем же это грозит лично мне?
‒ Знаю. ‒ Он кивает.
‒ И какое у меня имя?
‒ Лето.
‒ Класс! ‒ С преувеличенным восторгом выставляю вперед сразу две руки с оттопыренными большими пальцами. Но слежу за тем, чтобы не касаться мальчишки. ‒ Хорошо, что ты об этом помнишь. Итак, при обращении нужно называть мое имя. Ясно-понятно? Так как ты будешь меня звать в случае чего?
‒ Мамочка, ‒ не задумавшись ни на секунду, выдает паразитенок.
Похоже, все будет еще сложнее, чем я вообще способна вообразить.
‒ Мы с тобой так часто видимся, да и болтаем вполне сносно, ‒ вылавливаю из потока сумбурных мыслей кривые аргументы. ‒ Зачем усложнять отношения, подумай, м? Так как меня надо назы?..
‒ В последний раз виделись неделю назад. Совсем не часто.
По всей видимости, у Эли есть защитная стена, и все мои уверения вдребезги разбиваются об ее надежную поверхность. Упрямства у мальца ‒ океан, хоть упейся. Чей же характер перенял? Тому родителю посылаю пробивные лучи моего искреннего гнева. Надеюсь, папашке этого мальчишки сейчас от души чихается.
‒ Да-а, давно не виделись, ‒ отчасти сдаваясь, соглашаюсь я. ‒ Но раз мы столь чудесно поболтали и отлично постояли в обществе друг друга, то, думаю, в дальнейшем можно построить и результативную деловую беседу. Нравится мое имя?
‒ Очень. ‒ Эли без предупреждения начинает эмоционально сиять.
Настроение у него скачет на впечатляющих скоростях, а мимика действительно изумляет. Выпячивающееся разительное отличие от вечно настороженного и напряженного Лириса. Не перестаю сравнивать, уж очень они разные.
‒ Нравится, да? ‒ Издаю смешок. ‒ Тогда спрошу снова: как насчет того, чтобы называть меня «Лето»? Весело, да? Это же намного круче, чем…
‒ Мамочка.
От досады смачно причмокиваю и, глядя поверх головы мальчишки, мысленно забрасываю внутреннее пламя сердитости песками благоразумия.
‒ Ле-то.
‒ Мама.
‒ Ле…
‒ Мамочка.
Мне чудится или малявка способен играть в эту игру день напролет? И наверняка даже не устанет.
‒ Лето ‒ моя мамочка, ‒ добавляет Эли, видимо, для того, чтобы создать некое подобие компромисса. Талант к переговорам от папки?
Однако от последнего высказывания меня начинает чувствительно штормить.
‒ А тебе не кажется, что «мамочка» должна быть более… нормальной? ‒ В сидячем положении скукоживаюсь в калачик и зажимаю щеки между ладонями. И пристально смотрю на малолетнего собеседника.
Что вкладываю я в это слово?
Мама… Отражение ведущей роли в игровом спектакле «существование».
Смутно понимаю, что хочу донести до мелкотни. Но это слишком мощный противник и не отступит, пока не получит соответствующую его мощи мотивировку.
‒ У меня одна мама. Моя мама.
Я знаю, что, несмотря на возраст, Эли умеет изъясняться гораздо мудренее, чем строить односложные из раза в раз повторяющиеся фразы. Сейчас они звучат как писк капризного ребенка, требующего исполнить его детскую, но весьма важную, по его мнению, волю.
Но передо мной дитя Иммора. И отпрыск Виви. Обычными его дети быть не могут. Даже среди высших их исключительность неоспорима. И причина моей убежденности в том, что я абсолютно уверена в Виви.
И все же его «уникальный приплод» предпочел тактику капризов. Как стандартный человеческий детеныш. Выросший в мире, роскоши и заботе, конечно же.
Выбрал вопить о своих хотелках.
Или же здесь нечто большее, чем мелкая детская прихоть?
Может, это скорее устрашающая и нерушимая уверенность в собственных словах. Принципиальность и пробивной характер отца четко сформировались и в его детенышах.
Мальчишка давно уже ясно осознает, чего хочет.
‒ Эли…
На мое обращение следует зрелищная реакция: мальчишка перестает дышать и весь обращается в слух. Сколько бы ни нежна была со мной Четыреста пятая, я никогда не лелеяла ее внимание ко мне с подобной настойчивостью. Не приходила в такой лютый восторг.