Кому захочется, чтобы кошмар стал явью?
Счастливые Четыреста пятая и Лето. Под защитой. Вместе.
Почему бы иллюзорной дымке ‒ этим чудесным силуэтам в туманном сновидении ‒ не стать реальностью?
Потому что твои иллюзии, Лето, твои картинки, твои миражи, ‒ это кошмары.
Твои кошмары.
Кошмарам не место в реальном мире. Иначе бы они назывались по-иному. И были бы желанными.
Но они не превратились в реальность, не стали истиной. Не потому, что ты не справилась, не придала значение тому, что действительно важно, и не сделала чего-то, что могла бы.
Не из-за того, что упустила что-то.
Всего лишь кошмары. Твои кошмары…
* * *
«Я не справилась?»
Внутри сдавливает так, будто все органы разом решили пожертвовать свою живительную влагу песчаным горам в смертоносных пустынях.
‒ Ну, не так уж и плохо.
Вздрагиваю, вспомнив, что я не в благодатном уединении, а в неприятной компании. В полнейшем недоумении пялюсь на Лириса. Тот, заметив мою озадаченность, чуть кривит губы и с крайней неохотой повторяет:
‒ Не так уж и плохо приготовила… Нормально. Сойдет. ‒ Он поднимает вилку с нанизанным на ней куском курицы. ‒ Съедобно. То есть… имею в виду… Ну, справилась. Ты справилась. Вот с этим всем.
‒ Ага?..
Похоже, последнюю мысль я озвучила вслух. Совсем недавно ее смысл иссушал меня. Но стоило белобрысому Хвостику вякнуть нечто, напоминающее комплимент, и горестное настроение вмиг испарилось.
Больше ничего не давит. Я способна дышать свободно.
Странное осознание. И раздражающее.
‒ А ты…
Образ счастливо улыбающейся Четыреста пятой встает перед глазами. И рада она вовсе не за себя, а за меня. Причина ее счастья в том, что я окружена заботой.
Но так она улыбалась не только в моих миражах ‒ моих кошмарах. Она дарила мне улыбку и в прошлом. В те времена, когда едва стояла на ногах из-за боли и переутомления, носила на впалых щеках отметины от чужих жестоких прикосновений и прятала за потертыми тряпками юное девичье тело, покрытое темными следами безграничного насилия.
‒ Ты… ‒ сглатываю и заканчиваю фразу только потому, что Лирис явно ждет продолжения моих изъяснений. ‒ Ты… сыт?
Мальчишка хлопает глазами. А затем осторожно отвечает:
‒ Да. ‒ Медлит. ‒ Спасибо.
Упиваюсь новым ощущением, словно впавший в бессознанку больной ‒ дрожью от тяжелой лихорадки.
‒ Чего? ‒ Лирис, настороженно строя бровки в смешные фигурки, отодвигается. ‒ Ты… пялишься на меня?
‒ Угу, пялюсь.
И зачем отрицать? В разуме вспыхивает искра воспоминаний. Что-то мне этот диалог напоминает. Наверняка нечто, связанное с Виви. Только из-за него мою головушку может так яростно жахать всякими сложными размышлениями.
Мрачный мальчишка сегодня не сцепил волосы в хвостик, так что использовать привычное прозвище неуместно, а оттого крайне забавно. А еще я кое-что заметила. Раньше Лирис был ниже линии моих плеч, а сейчас его бледный лоб находится где-то на уровне моих губ. Растет. И быстро. К небесам тянется, мелкий злюка.
‒ Эй, Хвостик, Хвостик. ‒ Перекатываю на языке звучание прозвища, как кислую конфетку. ‒ Не рассказал еще папашке о своих пробудившихся способностях?
Очередной кусочек выскальзывает из захвата губ мальчишки и съестной градиной обрушивается на гору из овощей. Лирис в растерянности изучает тарелку, а затем принимает решение ликвидировать свидетеля: приплюснуть меня взглядом пылающих свирепостью глазищ. Однако меня бесполезно крушить яростью своей менталочки. Я ‒ безразличная дубина.
‒ Не рассказал, ‒ наконец бубнит Лирис, стараясь не надувать щеки, как часто поступают обиженные детки.
Похоже, малышня Виви серьезно относится к работе по контролю своих эмоций. Неужели и вправду в полной мере осознают тяжесть ответственности, на которую обрек их двинутый папашка?