— Привыкнуть к чему? — спрашивает Шон.
Его футболка такая же потрепанная временем, как и моя, но он позволяет ей свободно болтаться на его поношенных винтажных джинсах. В длинных руках простыни, а зелёные… глаза полны вопроса, и он ждет моего ответа.
— Спать в грязи шлюхи-фанатки, — резко отвечаю я, подбрасывая наволочку поверх кучи, которую он несет.
Шон даже не пытается бороться со мной, дразнящее настроение между нами меняется где-то в мимолетную секунду, которую я пропускаю.
Глаза Шона снова устремлены на замусоренный тротуар Филадельфии, когда он говорит:
— Ты возненавидишь меня больше или меньше, если я скажу, что не спал с ними?
У меня нет ответа, но он все равно его не ждет.
— Я не собираюсь лгать, Кит… Да, раньше я трахался с фанатками. Много. Слишком много, чтобы сосчитать. Но мы не обнимались после этого.
Он снова смотрит на меня, его взгляд непроницаем, и я жалею, что мне нечего ответить.
— Так ты будешь ненавидеть меня больше или меньше, Кит? Потому что я не знаю, что надо сказать, чтобы ты перестала так на меня смотреть.
Не знаю, как я смотрю на него сейчас, но понимаю, что не так, как я смотрела на него несколько недель назад.
И думаю, он тоже это знает.
— Я не приглашал этих фанаток в автобус, — добавляет он.
— И почему ты этого не сделал?
Шон останавливается, чтобы ответить мне пронзительным взглядом.
— Почему ты не хотел, чтобы они пришли? — повторяю я.
— Потому что не хотел, чтобы ты смотрела на меня так, как сейчас.
— Как я на тебя смотрю?
Густые ресницы Шона веером опускаются на его глаза, а затем он снова открывает их, чтобы посмотреть на меня, все в нем взывает к тому, что раньше билось в моей груди для него, что все еще быстро бьется даже сейчас.
— Как будто никогда не было времени, когда только ты и я болтались на твоей крыше, — говорит он. — Словно я никогда не заставлял тебя смеяться или улыбаться… — Он вздыхает, и эти трещины в моем сердце снова начинают затягиваться. Сожаление в его глазах разрывает его на части. — То, что мы целовались в Mayhem, еще не значит, что все должно быть именно так.
Тот поцелуй значил для меня больше, чем он думает, больше, чем он может когда-либо узнать, и именно поэтому все должно быть именно так. Я не могу продолжать падать и позволить себе сделать это.
Просто не могу.
Мои защитные механизмы приходят в состояние повышенной готовности, сигналы тревоги в голове заглушают стук за ребрами.
— Ты становишься ужасно сентиментальным, Шон.
Мы идем плечом к плечу в самом центре города. Мимо проезжают машины, где-то вдалеке воют сирены, люди кричат друг другу, но я не слышу ничего из этого, ни звука, когда Шон говорит:
— Может быть, я скучаю по тебе на крыше.
Я бросаю взгляд в его сторону, надеясь уловить ухмылку или блеск веселья в глазах, или что-то еще, что скажет мне, что он просто дразнится. Но когда Шон даже не поворачивает головы, чтобы посмотреть на меня, я знаю, что он говорит правду.
— Это было банально, — отвечаю я.
— Я серьезно.
Фирменным движением Кэла я сжимаю нижнюю губу между зубами. Что именно он хочет от меня? Он скучает по мне на крыше? Что это вообще значит?
Когда Шон открывает дверь в заведение под названием Laundrorama, я отказываюсь входить.
— Как я должна на тебя смотреть, Шон?
На этот раз, когда наши взгляды встречаются, он не отводит взгляда.
— Как раньше, — говорит он. — Как будто мы друзья.
Я не говорю ему, что никогда — никогда — не смотрела на него так, будто мы просто друзья. Вместо этого молча прохожу в дверь, которую он придерживает для меня, и повернувшись к нему спиной, тихо говорю:
— Хорошо.
— Что?
— Я постараюсь, чтобы мои глаза… Я не знаю, что они должны делать? — Я оборачиваюсь с намеренно безумными и широко раскрытыми глазами, и когда Шон смеется, игнорирую то, как этот звук снова отзывается в моем сердце, и заставляю себя улыбнуться в ответ.
Поднимаю наволочку, которая падает на пол, когда Шон кладет простыни рядом с машиной и открывает крышку. Он открывает сумку, которую принес с собой, и вытаскивает два таинственных пластиковых контейнера без этикеток — один с белым порошком, другой с синим.