— Мне нравятся вещи такими, какие они есть.
Его улыбка согревает холод ветра на моих щеках.
— В любом случае все изменится. Просто медленнее.
— Мне нравится медленно.
— Мне тоже начинает нравиться медленно. — Его взгляд скользит к моим губам, и ветерок, кажется, успокаивается. — Как сейчас… Я очень хочу поцеловать тебя.
— Почему не целуешь? — Мой голос глухой, с придыханием.
— Потому что мне нравится это. — Его пальцы ползут вверх по моим ногам, пока снова не вплетаются в рваные нити, натянутые на моем колене. — Расскажи мне что-нибудь еще.
— Например, что?
— Где ты видишь себя через пять лет?
Я перевожу взгляд с его пальцев на глаза.
— Господи, неужели ты не мог выбрать что-нибудь попроще? — Шон улыбается, и из-за очаровательной ямочки, которая появляется на его щеке, мне хочется ответить на все его вопросы. — Не знаю, надеюсь, что все еще буду играть.
— И это все?
— Это единственное, что я могу сказать наверняка.
Есть вещи, которые я хочу — как Шон, каждый кусочек его, — но я не знаю, где мы будем завтра, а тем более через пять лет. И когда я пытаюсь угадать, мне просто больно. Потому что пять лет — это почти шесть лет, а шесть лет — это чертовски долгий срок.
Он понимающе кивает, и я спрашиваю:
— А ты?
— Определенно буду все еще играть. Надеюсь, с тобой. — Шон ухмыляется, и я улыбаюсь. — К тому времени, возможно, мы уже будем частью лейбла.
— Я думала, ты не хочешь быть с лейблом?
— Не сейчас, — объясняет он. — Я хочу быть достаточно знаменитым, чтобы, когда мы будем составлять документы, они целовали наши задницы, а не наоборот. — Я хихикаю и придвигаюсь ближе к нему, слушая, как он продолжает. — К тому времени Адам и Персик, вероятно, поженятся, так что я, вероятно, останусь бездомным.
Я смеюсь и шучу:
— Я бы позволила тебе жить со мной.
— Ну вот, — говорит он с одной из своих беспечных, ярких улыбок. — У нас уже есть план.
Я смотрю в сторону, на кусочек гравия рядом с моим ботинком, и чувствую, как моя собственная улыбка тускнеет, когда я зажимаю её между пальцами.
— Часть меня не хочет, чтобы это турне заканчивалось.
— Почему?
Я снова поднимаю на него взгляд, мои глаза делают признание, когда мой рот задает вопрос, которого мое сердце слишком боится.
— Что будет, когда мы вернемся домой? Для нас с тобой?
Притворимся, что поцелуев, которыми мы обменялись за чашкой кофе в туристическом автобусе, никогда не было? Продолжим дурачиться втайне? Что произойдет, когда он встретит кого-то лучше меня, красивее меня?
— А чего бы ты хотела? — спрашивает он.
— Не делай этого, — умоляю я.
— Что не делать?
— Ставить меня в неловкое положение.
Шон долго изучает меня, а потом говорит:
— Я сказал, что хочу тебя. Ты думаешь, это не было неловко?
— Что это вообще значит?
— Что ты имеешь в виду, говоря: «Что это вообще значит?» Это значит, что я хочу быть с тобой. — Легкий румянец ползет по его щекам, но я все еще не могу поверить, что Шон говорит то, что я думаю.
— Быть со мной, как?
Шон смеется и качает головой.
— Господи, Кит, неужели ты не видишь, как я увлечен тобой? Я говорю, что не хочу, чтобы мы встречались с другими людьми, ясно? Я хочу тебя для себя. Я хочу посмотреть, где мы будем через пять лет.
Улыбка, которая поглощает мое лицо, превращает ночь в день, толкает тьму в завтрашний день.
— Спроси меня.
— Спросить о чем?
— Спроси меня, — настаиваю я снова, и он хихикает, разрывая нитку в моих джинсах.
— Ты хуже всех, ты это знаешь? — Когда я просто продолжаю улыбаться ему, он не может не улыбаться в ответ. — Клянусь, если ты скажешь «Нет»…
— Спроси меня.
Он не торопится, делает глубокий вдох… а потом спрашивает меня:
— Сходишь со мной куда-нибудь?
— Не мог бы ты уточнить?
Когда он начинает спорить, я смеюсь и целую его, заставляя замолчать. Целую его, пока его руки не обвиваются вокруг моей талии, пока я не отдаю ему всю себя.
— Хорошо, — говорю я, отрываясь от его губ. — Но если я твоя, то и ты мой.