- Спасибо.
Время неумолимо заканчивалось. Говорить больше было не о чем. Настала пора прощаться. Мы почти одновременно поднялись с лавочки и встали друг напротив друга. Молчаливые, неспособные сделать первый шаг. Наконец безмолвие разрушил Эшли: бросился ко мне и заключил в крепкие объятия.
- Прости меня, прошу, - исступленно шептал он. Я неловко похлопал его по спине, а затем не выдержал и обнял в ответ. Что-то внутри надорвалось от всепоглощающей боли. Хотя, казалось бы, после пережитой уже смерти больнее быть просто не может.
- Все хорошо. Всем свойственно ошибаться.
И эта ошибка стоила всего лишь моей жизни. Сущий пустяк.
[1] Этимология названия происходит от протогерманского *ansuz (как в древнескандинавском языке: god (s)) и Mund (от древнескандинавского, protector), поэтому имя можно интерпретировать как "защитник богов".
Глава 28
И вновь поляна. Хотя и оказался тут всего пятый раз, стойкое ощущение, будто прожил целую жизнь здесь, не покидало меня. Но все неумолимо изменилось. Уже не так ярко припекало летнее солнце, осенняя меланхолия заменила мелодию ушедшего тепла. Деревья сменили сочные зеленые рубашки на желто-оранжевые, испещренные игривыми дырочками, платья. Но, несмотря на плачевные и непонятные перемены в природе, волновало совершенно иное. Нигде не было слышно заветного лая, встречавшего меня каждый раз. Не видно куцехвостой жопки.
Я растерянно вертелся вокруг оси, отчаянно выискивая в лесной глуши желанный силуэт, но нигде не мог его увидеть, сколько ни силился. Лишь суровый, промозглый не по погоде ветер колыхал верхушки раскидистой посадки, навевая страх и тоску.
Неожиданно послышался шорох веток. Так, словно кто-то шел тяжкой поступью, ни от кого не таясь и не боясь быть услышанным. Я машинально повернулся в сторону источника звука, совершенно не обратив внимания, что, несмотря на солнце, висящее высоко в зените, на земле было отнюдь не тепло. Кончики пальцев уже покрывал убийственный холод, словно сама смерть взяла за руку и хотела куда-то увести, что-то показать.
Прошли долгие, мучительные мгновения прежде, чем на поляне показалась она. Высохшая до торчащих ребер, с подкашивающимися от бессилия задними лапами и побелевшими от слепоты глазами. Она шла медленно, наощупь выбирая, куда поставить лапу. И от этого ужасающего зрелища на глаза непроизвольно навернулись слезы, так и норовившие окропить собой ненасытную, жадную до страданий землю. Но даже плачевное состояние не могло сломать Джеку: едва она поняла, что пришла на нужную поляну, легла на пожухшую траву и вновь скрестила лапы в излюбленном жесте. Я стоял, не в силах пошевелиться. Собака тоже замерла. Чувствовала, что я рядом, слышала мое дыхание, но силы, чудом сбереженные для нашей встречи, были истрачены, чтобы прийти на наше с ней место. А теперь окончательно оставили ее.
Она начала водить головой в разные стороны, пытаясь поймать хоть отзвук моего движения. Ненавязчивый аромат кожи, что выдаст с лихвой мое присутствие. И сердце окончательно разбилось. Я бросился к собаке, нещадно ломая тяжелыми ботинками ссохшийся хворост. Выдавая свое положение. И на звуки моих движений собака откликнулась с надеждой вскинутой головой. В пару шагов я оказался рядом с песелем и запустил пальцы в ее порядком поседевшую холку. Провел ладонями по впалым от болезни бокам. Погладил израненные передние лапы, что брали на себя весь удар ветвей, о которые она спотыкалась при ходьбе по лесу.
Джека попыталась гавкнуть в знак приветствия, но вместо привычного мне лая послышался сдавленный хрип. Я не мог оторвать ошарашенный взгляд и беззвучно плакал. Слезы катились по щекам, прокладывая влажные дорожки и бесшумно падая в траву. Тогда та, чувствуя мое горе, начала вылизывать руки и безостановочно тыкаться сухим, горячим носом в ладони, выражая свою любовь единственным доступным способом.
Но вдруг среди всей этой пропитанной скорбью обстановки появился третий.
- Люц, она ждала тебя, - сдавленным от плохо скрываемых слез голосом произнес вышедший. Под два метра ростом. Светлые, пшеничные волосы, развевавшиеся на ветру, едва доставали до плеч. Глубокие, синие глаза смотрели в душу, способные вытащить из нее всю подноготную. Слегка пухлые губы изогнулись в опечаленной улыбке. А за спиной два огромных белых крыла. – Она каждый день приходила сюда и выла от бессилия, боли и бесцельного ожидания. Она верила, что дождется тебя, упорно находя в себе силы, через адские муки раз за разом приходя на заветную полянку. Но в один момент просто сорвала голос от натуги, прекрасно понимая, что сил на восстановление попросту не осталось. Она очень больна, но люди, если я правильно понимаю, обычно называют это старостью.