Пусть он и не хотел этого, пусть убил ее лишь косвенно и по неосторожности… Проклятая рука уже гудела в предвкушении под искусственной кожей, облизывалась почти, точно необузданный зверь — он чувствовал ее голод, как чувствовал всегда, целую вечность до этого.
Вместо рая для мучеников эту женщину, чье бездыханное тело сейчас лежало перед ним, ждало горнило преисподней. В его лице.
Он схватил цепь, что висела у него на поясе для таких случаев, и обернул ее покрепче вокруг запястья, фиксируя руку близко к ноге. Печати трещали под натиском жаждущего души проклятия — противостояние двух этих первородных сил разрывало ему голову, но нужно было держаться. Он достаточно времени хранил свою «диету»; не притрагивался к душам, даже если смерть была совсем близко — а она, конечно, окружала его всегда, куда бы он ни шел. Но ему нравился этот мир. Ему вовсе не хотелось его разрушать.
И так он повторял себе — про себя, потом вслух, точно мантру, стараясь успокоить первобытную тьму, из которой состоял. Но все было тщетно. Проклятие ревело внутри бушующим штормом, угрожая уничтожить его самого, если его потребностям не будет оказано должное внимание.
— Нет, — ответил он решительно, сжимая зубы до скрипа. — Я не буду поглощать души. Оставайся голодным.
Цепь, хоть и обернутая вокруг запястья несколько раз, жалобно скрипела под натиском силы, что была его родителем и все же ему не принадлежала. Никакой земной металл не был бы в состоянии долго удерживать проклятую руку; а потому ничего удивительного, что вскоре на асфальт со звоном посыпались разомкнутые звенья.
Голова гудела, а перед глазами все плыло. Он пятился назад, зная: едва коснется тела, душу уже будет не спасти.
— Я не буду поглощать души. Не буду. Не буду! — отчаянный рык разорвал ночную тишину. Кажется, даже неумолкающие сверчки притихли, оценив масштаб катастрофы.
Он опустил невидящие глаза; по земле от его ног, закованных в берцы, пополз невесомый зеленоватый туман.
— Нет. Нет-нет-нет…
Казалось, он был готов заплакать. Он так привык к этому миру, к этому месту! К смене времен года, к животным, резвящимся в лесах, к воде и к прозрачному, звенящему от чистоты воздуху… и к людям, таким разным, таким странным — и все же восхитительным. Он держался все эти годы, ничтожно малые в сравнении с длиной его бесконечной жизни, храня каждую несчастливую душу, что встречалась ему на пути.
И вот — фиаско. Один просчет, один-единственный неверный шаг, случайная, глупая, невозможная ошибка. Но она была совершена. Печать была снята; ему не нужно было зеркало, чтобы удостовериться, каким потусторонним светом сейчас загорелись его глаза, и как неестественно-спокойно воспарила над головой корона греха.
Он закрыл лицо руками, будто в неосознанной попытке втолкнуть эту силу обратно — но это было невозможно. Если бы только в этом мире был кто-нибудь… что-нибудь, способное остановить его. В этом состоянии, в этой его форме, когда он больше не владел собой. Не был собой.
От леса повеяло холодом; ему даже показалось, что небо заволокло тучами, и сорвалось несколько снежинок. Летом.
Показалось ли?..
Сомнения уступили место уверенности, когда деревья оделись легкой, точно фата новобрачной, фиолетовой дымкой.
— Твои эмоции… так прекрасны, брат мой. — Ее голос, что он мог не слышать тысячи лет и все же узнать из тысячи других, раздавался, казалось, прямо в голове.
— Я знаю, не такого первого вопроса ты от меня ждешь, но… Что ты здесь делаешь, Отчаяние? — он едва узнавал свой голос — ведь он уже совершенно точно принял свою истинную форму, о существовании которой упрямо и равно тщетно пытался забыть.
— Я? Ты сам меня призвал, вообще-то, — ее смешок сквозил иронией на грани восприятия. — В тебе так много… меня прямо сейчас. — Кажется, она хвалила себя за находчивость, использовав эту игру слов; во всяком случае, на ее лице красовалась самая самодовольная из известных ему улыбок.
Он нахмурился, но все же не решался и не мог сделать шаг — ни навстречу ей, ни от нее; труп с едва теплящейся внутри живой душой все еще занимал большую часть его внимания.
— Если же оставить в стороне шутки, я пришла за тем, о чем ты просил меня когда-то давно, — проговорила Отчаяние серьезно. — Предотвратить Апокалипсис. А ты вот-вот его вызовешь, знаешь ли.