— Сама пойдешь? — спросил он с сомнением, оставляя одну руку, чтобы Йона могла на нее опереться. — Кажется плохой идеей.
— Попробую все же, — тихонько пробубнила она, глухо откашливаясь.
Встать у нее получилось, а вот пойти — нет; спустя два неверных шага Апостол повалилась в объятия Предвестника. Он знал, что ее силы еще не восстановились, но не увидел смысла спорить. Вместо этого просто подоспел, когда требовалось, и, подхватив ее на руки, всем своим видом изображал фразу «я же говорил».
Йона не стала пререкаться, только спрятала чуть порозовевшее лицо у него на груди.
Отчаяние не спускала с них взгляда; она цепко впилась в лицо брата горящими глазами, когда он приблизился с Апостолом на руках. Разговора ему было явно не избежать.
Крыльцо осталось позади; он бросил Дебс ключи, и, пока она открывала багажник, как-то ухитрился открыть дверь и осторожно поместить на заднее сидение девушку, что вжималась в него так, будто боялась момента, когда ее отпустят.
— Сядешь со мной? — спросила тихонько Йона, устало откидываясь на сиденье.
Простая просьба впилась раскаленной иглой в тело — где-то в основании горла. Вместо того, чтобы возразить или отказаться, Бедствие повернул голову на копошащуюся в багажнике сестру.
— Дебс, поведешь? — спросил он осторожно.
— С хера ли? — Отчаяние не изменяла себе и не выбирала выражений. — Ладно, пойдем со мной. Вдвоем быстрее управимся.
Бедствие бегал взглядом от невидимого и угрожающего взгляда Дебс ко взгляду Йоны — видимому, открытому и умоляющему.
— Давай, пошли, — раздраженно фыркнула сестра, с грохотом закрывая багажник. — У меня нет времени уговаривать тебя. Не денется девчонка никуда, машина же закрывается.
— Не оставляй меня одну, — одними губами прошептала Йона, и все внутри сдавило спазмом от этой просьбы — напуганной девушки, которая каждую секунду была в опасности.
— Всего на пять минут, ладно? Все будет хорошо, — он вымученно улыбнулся, потянувшись рукой на переднее сиденье. — Вот, держи пока. Он тебя защитит.
Бедствие достал плюшевого ламантина и передал его Йоне; она издала какой-то полный умиления звук и прижала игрушку к груди.
— Мистер Лэмми, поручаю тебе охрану этого важнейшего человека, — строго кивнул Бедствие.
Он практически слышал гневные мысли сестры, что ждала его снаружи под дождем, а потому, не желая испытывать ее терпение еще дольше, покинул авто.
Забрав у нее из рук канистры, прошел вперед, не желая вступать в конфронтацию — но Отчаяние не была бы собой, если бы решила смолчать.
— Ну и что это за херня? — процедила она с вызовом, едва они вернулись в дом. — Нет, я, конечно, видела всякое — но это просто ни в какие ворота не лезет. Это даже для тебя слишком, серьезно.
— Не понимаю, о чем ты, — буркнул Бедствие почти невозмутимо, одолевая скользкие ступеньки подвала.
— Да все ты понимаешь, братец, — в голосе Отчаяние засквозили угрожающие нотки. — Не прикидывайся дураком там, где им не являешься.
— Конкретный вопрос — конкретный ответ, — он перешел в свой «лаконичный» режим, как сестра это называла; прибегал к нему, когда не хотел отвечать — или когда время было дорого. А сегодня прямо-таки все звезды сошлись…
Она сделала глубокий вдох, подавляя злость, которую не могла на нем выместить, и выговорила тихо и обманчиво-безразлично:
— Что это за отношение к смертной девке?
— Она не «девка», — цыкнул Предвестник. — Она важный для равновесия Апостол, забыла?
— Я помню, — Отчаяние еще старалась играть, но получалось у нее все хуже с каждым сказанным словом. — А еще я помню, что буквально недавно у тебя еще не было к ней никакого особенного отношения. А теперь есть.
— Нет никакого «особенного отношения», — голос Бедствия лязгнул металлом, и им же зазвучали резко встретившиеся с полом канистры. — Хватит придумывать, давай за дело.
— Ответь честно, ты меня за дуру держишь? — удивительным образом сестра перестала гневаться; напротив, возникла перед ним, заглянула в глаза, и взгляд ее был необычайно просящим. — Скотти, скажи, что случилось. Я же вижу, что-то изменилось. Но не понимаю, почему.
Он было огрызнулся, но остановил себя на полуслове. Подумал: зачем? Ведь Дебс с самого начала ему помогала. Она была союзником, и он не сомневался в ней — ведь она и не давала поводов для сомнений. В чем тогда смысл был скрывать от нее возможность соприкасаться с душами людей, Апостолов? А может, не только с их?..
Предвестник открыл уже было рот, чтобы ответить. Чтобы все выложить, честно, как на духу. О том, что и как он чувствует — не только к Йоне, вообще — но именно она как будто катализировала эти эмоции, которых у него не должно и не могло быть. Ведь раньше он притворялся. Вплоть до сегодняшнего дня — а точнее, ночи. Высказать ей, как он боится, как чувствует, что помощь Скорби обернется еще большими проблемами, чем до сих пор. Как опасается вмешательства матери…