Но не успел. Чуть-чуть.
В небе загрохотало кометой — которую только они с сестрой могли слышать. Даже находясь в подвале, они видели, как она расчерчивает хмурое небо ярким, рубиновым, в цвет крови, мазком. Внутренняя «сигнализация» работала безотказно даже под семью печатями.
Ошибки быть не могло.
— Твою мать, твою мать, твою мать! — Отчаяние засуетилась, свернув крышку канистры с бензином. — Давай быстрее, Бедствие! Ох, что сейчас начнется…
— Представление, — пробормотал Предвестник неживым голосом. — Настоящий спектакль. А как иначе-то? Ведь прибыл последний Предвестник Апокалипсиса.
VII
Ночь окрасилась странным заревом — одновременно завораживающим и ужасающим. Йона припала к окну, залепленному каплями дождя, и всматривалась в кровавый след на небе; все внутри нее противилось мрачным мыслям, но они сами собой лезли в голову от созерцания этого явления. Мысли о Страшном суде и конце цивилизации, преимущественно.
Прошло некоторое время с момента, как Предвестники ушли; девушка, предоставленная сама себе, напевала какую-то песню и баюкала в объятиях плюшевую игрушку, пытаясь успокоиться и предаваясь размышлениям обо всем, что с ней произошло.
Очевидно, она сбежала. Очевидно также, что она умерла. Он сказал «это я убил тебя», но Йона помнила момент своей смерти — на удивление ярко и отчетливо. Она перебегала темную трассу, и ее сбила машина. Выходит, в этой самой машине она сейчас и сидела?..
Ну, то есть, да, технически — убил, конечно. Но по сути-то — он же не мог знать, что она выскочит прямо перед ним на дорогу. Как и она не могла знать, что машина будет ехать в тот самый момент, когда она решит бежать, не разбирая, куда.
Предвестник Апокалипсиса. Она произнесла это вслух, странно смакуя эти многотонные слова, что должны были сами по себе вселять страх и благоговение. Но почему-то ничего из этого девушка не чувствовала.
Гораздо ярче момента собственной смерти в воспоминаниях горел момент, когда она впустила в свою душу того, кто туда стучался. Не ломился, хотя она знала теперь, что мог бы. Как только душа Предвестника соприкоснулась с ее душой, она очень многое поняла о нем — наверное, даже больше, чем ей самой хотелось бы.
Его сила сквозила в каждом движении, в каждом шаге, в улыбке, в уверенной позе, в скрещенных руках. Разрушительная, темная, всепоглощающая сила. Но она была будто заперта внутри, и хозяин ее стоял перед дверью, точно страж, всем своим видом показывая, что отпирать ее не следует.
Йона закуталась в плащ, теснее прижимая к себе игрушку-ламантина, и глубоко вдохнула запах, что перебивал даже смрад крови, грязи и смерти, которым пропиталась ее кожа. Это была смесь парфюма и запаха тела того, кто его носил — вроде того, какой бывает у людей, но совершенно другой; ей не хватало лексического запаса, чтобы описать его. Одновременно пахло хвойным лесом, торфяником, холодом, какой бывает на вершине гор, жаром, какой бывает у жерла вулкана… и пустотой.
Нет, она совсем не чувствовала страха. Наоборот, она чувствовала что-то совершенно противоположное. От улыбки, от искреннего взгляда, от его обещания, в которое ей так хотелось верить. Все это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, и Йона боялась как раз отсутствия страха — что ей делать, если это все был самообман? Ее пугали эти внезапно возникшие чувства, что она испытывала рядом с ним — надежности, спокойствия, даже защищенности. Ведь он воскресил ее зачем-то, хотя и убил перед этим по неосторожности — но она почему-то была уверена, что не сделал бы этого, будь у него выбор.
Все верно, он был Предвестником Апокалипсиса. Он наверняка существовал для того, чтобы принести ее миру гибель. Но именно этот факт Йона находила странно утешительным; если он достаточно силен, чтобы погубить целый мир, он и правда сможет защитить ее от… них. Ото всех, если потребуется.
Он обещал. И, вспоминая ядовито-зеленые глаза, будто оглаживающие ее душу сочувственным взглядом, она слепо верила в его обещание. Если он и был создан, чтобы нести смерть и уничтожение, для чего тогда был с ней таким… милым?
Девушка прикусила губу, возвращая себя в реальность. Эти мысли могли завести ее слишком далеко. Чувства были слишком разрозненными, ощущения и факты противоречили друг другу, смешиваясь внутри неудобоваримым бульоном. Но Йона не могла и не хотела сейчас его процеживать, стараясь выудить правду; пусть настаивается, а там, глядишь, что-то и прояснится.