Однако семейство фермеров было научено не задавать неуместных вопросов.
— Найду что-то, — кивнула Шерил, забирая «дань», как в шутку называл это Бедствие. — Мы все прибрали и постелили свежее белье. Еду вам оставила в холодильнике.
— Ты лучшая, — улыбка Предвестника была вполне искренней. — Пошли, Йона. Ты, наверное, голодная.
— Голодная — и мечтаю о душе, — подтвердила она тихо, забираясь обратно в машину.
Через минуту они были у дома, что смиренно ожидал их прихода. Бедствие ощутимо расслабился, вернувшись сюда. Он в шутку звал это место своей штаб-квартирой, хоть и появлялся здесь нечасто. Все же он предпочитал шум города, но иногда… требовалось совсем другое. Одиночество и покой.
Это был первый раз, когда кто-то, кроме сестры, был с ним в этом месте, а поэтому, играя в радушного хозяина, он отпер дверь и галантно пропустил Йону вперед. Она, впрочем, явно не спешила проникаться его настроением.
— Я в душ, окей? — Апостол, держащая своих плюшевых друзей подмышками, побежала вперед, не особо церемонясь. — Где…
— Наверху, вторая дверь направо, — усмехнулся Бедствие. — Йона, стой, тебе же одежду еще не привезли!
Но она уже умчалась, а вскоре чуткий слух уловил звук льющейся воды.
— Егоза, — фыркнул Предвестник, непонятно чему улыбаясь, и принялся разбирать пакеты из маркета.
Прошло добрых полчаса; телефон пару раз просыпался от уведомлений. Дебс писала, что задержится — нужно кое-что уладить, так что сестра обещала быть завтра утром. Морайн тоже кратко отчиталась, что будет позже. В каком-то смысле это его даже обрадовало — он не особо торопился встретиться со своей обожаемой «семейкой» в полном ее блеске.
Пройдясь по дому, Бедствие свернул в студию — так он называл ее. В комнате стояло пианино, а помимо него — две гитары, электро и акустика, барабаны и усилки ко всему добру. Он приподнял крышку пианино и пробежался пальцами по клавишам. Звук его не устроил, так что он сел за инструмент, принявшись его настраивать. Еще не хватало, чтобы Йоне пришлось играть на таком.
Она появилась совсем скоро — шла на звук, что называется.
— Ого-го, — изумилась ее мокрая голова, торчащая из дверного проема. — Ничего ж себе!
— Ты что, раздетая из ванной вышла? — изогнул бровь Бедствие и хитро ухмыльнулся.
— В п-полотенце, — засмущалась Апостол. — Слушай, а у тебя тут вещей нет? Может, я в твоих похожу?..
— Как хочешь, — беззаботно пожал плечами Предвестник. — Лишь бы тебе удобно было.
— Мне будет отлично, я уверена, — едва он поднялся, как глаза девушки расширились, и она ретировалась. — С-стой, я раздетая!!
— Да что ты, Йона, — рассмеялся Скотт и сам не понял, что его так веселит — ее непоследовательность или ее смущение. — Возле двери ванной вещи сложу, окей? — крикнул он вслед.
Найдя в шкафу какие-то старенькие, но довольно сносные треники и футболку, он действительно сложил это все возле дверей и постучал.
— Можешь выходить, мисси, — проговорил Предвестник, не скрывая веселья. — Я тоже хочу в душ, если что.
Через пару минут Йона снова появилась в дверях студии; теперь на ее плечах лежало полотенце, а сама она выглядела хоть и смущенной, но вполне довольной жизнью.
— Пианино, — выдохнула она жадно, приближаясь. — Оно правда есть. Я могу поиграть?
— Попробуй, — пригласил Бедствие, уступая ей место за инструментом. — Я вроде настроил, но не уверен.
— Я донастрою, если что, — заверила его Йона. — Иди в душ, ты же хотел?
— Как скажешь, госпожа-хозяйка, — хохотнул беззлобно Предвестник, намекая лишь на то, как быстро она освоилась в незнакомом месте — но Апостол смутилась сильнее обычного, опустив красное лицо вниз.
Бедствие оставил ее в одиночестве, прихватив вещи и для себя, в некотором роде даже радуясь, что у него есть время на рефлексию.
Отмокая в ванной, он делал мысленную выкладку всего, что произошло с ним за последние дни. Апостол была центром всех этих мыслей, несмотря на то, что были вещи, кажется, более объемные и значимые; но она, точно ядро планеты, собирала вокруг себя все его новоприобретенные эмоции.
Предвестник постоянно возвращался мыслями к эпизоду соприкосновения с ее душой, и не мог разгадать загадку, которая за этим стояла. Ему казалось, не только она открылась ему тогда — но и он ей. Йона, даже будучи Апостолом, оставалась смертной, и все же совсем его не боялась; то ли в ней отсутствовал инстинкт самосохранения, то ли дело было в чем-то большем — чем-то, что он не мог пока постичь.