М. К. Женя Круглый, несмотря на свое ньювейверское прошлое, тоже разделял неопримитивистский подход. Он тогда хоть и был с челочкой, но уже носил меховую курточку, сильно смахивающую на первобытный наряд. Женя шокировал своим диким поведением так, что людей трясло при одном его виде, а потом – и при упоминании. Тогда же были знаменитые гуляния по московскому зоопарку, где все подростки могли себя почувствовать настоящими дикарями. И путешествия на «Кузню». Да так, наверное, и есть.
Д. Х. А мы продолжали работать в своем ключе, и я, уже окончив курсы парикмахеров на одни шестерки и поучившись с Уксусом на садовода-декоратора, развивал декоративно-селекционную деятельность в области парикмахерского искусства. У нашего басиста Стива была такая антенна и ирокез на бороде, у меня были усики, как у черного магрибского колдуна, а у Мамонта волосы стояли дыбом. При этом мы тоже держались фольклорной лубочной тематики, выговаривая перед песнями короткие лубочные танки-кричалки. Как то: «Комсомольцам стало худо – так сыграло «Чудо-Юдо» или «Красна телега летом, а герла – минетом». Да и песенка одна начиналась с: «Вот кто-то с горочки спустился»… По большому счету, все это попадает под определение русского народного панка, но об этом никто тогда не думал. У Слюня, он же Гаркуша, тоже был соцартовский подход, когда он навешивал на себя кучу значков и старался следить за ретро-модой.
М. К. Да, тема со значками была распространена. Ходил такой абсолютно нормального вида пожилой человек, у которого были значки, сделанные из оформления плавленых сырков «Виола», за что его прозвали «Властелин мира».
М. Б. Точно, ходили такие красавцы по улицам и иногда даже заруливали на неформальные концерты. Помнится, я удивлялся шикарному слогану, который увидел на значке цивильного вида дядечки. Это был переделанный советский значок, на котором корявой ручкой было написано: «Я редкостный мудак». Но тот период требовал оригинального подхода, и заимствования не поощрялись.
Д. Х. У меня тоже были какие-то значки и дресс-код, который смотрелся аномально на фоне советских транспарантов; но Алан, конечно, выглядел на этом фоне как панковский Ленин, не меньше. Прически меня увлекали больше. Я тогда уже экспериментировал с волосами различной длины и оставлял на голове длинный хвост, наподобие кришнаитской шукры, которую называл глюкоотвод. Ниже находились двойные прядки «колдунчики», а спереди двойные прядки, которые назывались «пёсики». Усики были «мотиками», а ирокез на бороде – «обормотик». Вот такая сложная система классификации.
А началось это в классе в шестом, когда я решил сам себя постричь и думал, что это легко. Выстриг себе криво челку, потом уже продолжил со всех сторон при помощи двух зеркал, стало получаться. Стал стричь друзей и подруг за какие-то смешные деньги, а потом вдруг стукнуло в голову, что надо получить диплом. Я его и получил по профилю женского мастера, и с тех пор с в полной уверенности в своей профпригодности делаю изумительные вариации причесок. Как известным музыкантам, так и простым неформалам, которые могут себе позволить быть оригинальными. Наверное, говорить о том, что подобный результат невозможен в модных салонах, излишне, но все же скажу. И так я этим процессом увлекся, что даже прощелкал момент, когда в стране произошла смена строя. Как-то для меня это все прошло незаметно, да и сейчас я думаю, что мало чего в стране поменялось из того, что действительно хотелось изменить. Поэтому актуальность панк-культуры не только не пропала, но, наверное, даже повысилась. Возможно, на это повлияли и социальные изменения, когда советский глюк о счастье и равенстве осыпался, но немалую роль сыграла и популяризация панка, которая прошла после этого взрыва концертных эмоций, который увенчал фильм «Авария – дочь мента», где нас опять свела судьба. Где все играли сами себя, и где половины отснятого, естественно, в ленту не вошло. Но какой фильму сняли, такой ее люди и увидели.