Из не-джентльменского были кеды. А что же еще! Кеды фабрики «Красный Треугольник». Их хватало на сезон, и мы с Рикошетом их выкрасили в разные цвета. К тому же я вытаскивал языки кедов наружу так, что они болтались поверх носов. Другой обуви у нас не было, даже зимой военные боты были не у всех. Рваные свитера были еще одним любимейшим атрибутом. Очки из комиссионок носили, странные, старые. Но «Кошачий глаз», который появился в эти времена на волне брейк-данса, были хитом. У меня таких не было, зато были обычные роговые, которые я выкрасил в цвет слоновой кости. Но был один аксессуарчик, который я носил, провоцируя вопросы, – томик «Капитал» Маркса. Комса, как тогда называли комсомольцев-дружинников, не читавшая никогда «Капитал», приговаривала: «Изучаешь? хорошо! Но не все у Маркса было правильно!» А я читал его и изучал. И не только его.
Косух в нашей тусовке не было до начала девяностых. И уж тем более клепанины. Были смешные спортивные напульсники, которые носили еще и советские гопники. И почему-то напульсник обывателя пугал. Человек, носивший напульсник, казался ему опасным и агрессивным. В 1984-м изо всех щелей полезли металлисты. Вот у них была клепанина, всякий блеск от чемоданов, набитый на искусственную кожу. Моя первая косуха была из черной ткани для курток, мне сшила ее сестра Аня (Анти). Просто кожа была дорогая, а мы были бедные ленпанки. Свин по-взрослому отличался от нас тем, что у него была осуществившаяся мечта – красные кожаные брюки! Однако и он, приехав из Москвы, не мог успокоиться: «Они там ходят в коже, в косухах, у них ирокезы! И никто их не гребет в ментовку!»
М. Б. Ну, это московский панк глазами туриста, Андрей просто не застал обратной стороны фасадного панк-изобилия, встречая подобную публику только на концертах. А так – Москва сам по себе жесткий город, а на тот период еще и город с усиленным режимом, так что позволить себе приобщаться и прокачивать панк-стили могли единицы – и они были как камикадзе. Забирали, били, сажали и клали в дурдома с еще большей строгостью. Но давление вызывало пропорциональное противодействие, а потом, уже года с 1988-го, в стране панков панками быть стало можно и даже модно. Ленинградские же племена, где воздух и режим был посвободней, отличались визуально, в том числе по тельникам.
Ф. Б. Тельники ввел Свин. Откуда он их брал, не знаю. Но знаю, что Активная вошла в тусовку с грудой тельников, которые её мама приносила домой из Больницы Военно-Медицинской Академии, где она работала хирургической медсестрой. Все тельники у битничков вокруг Свина в 1983–1984 годах были от нее. Тельник отдавал матросским бунтом. Свин тяготел к внешним признакам раннего анархизма. Я носил тельники тоже. Алекса в них я не помню.
М. Б. Это все тоже битническая тема, которая позже отрендерилась у митьков, в те же 1983–1984 годы. Всё варилось на одной коммунальной плите в паре кастрюлек – музыкальной и художественной. Которые слили в одну побольше с ярлыком «неформалы» в начале перестройки. И «битнички» еще долго клеилось за протопанк тусовкой Ленинграда, которую пытался возглавлять Андрей Панов.
Ф. Б. С Андреем Пановым, Свиньей, меня познакомил Рикошет. Я написал Манифест Футуриста; меня перло от русского авангарда, желания рушить устои и строить новое. Они приехали ко мне поддатые. Свин прочел Манифест, кивнул Рикошету: «Наш человек!» Они поели маминых котлет на кухне, выпили всё, что оставалось, и уснули голышом на кровати моей бабушки. Так меня посвятили в панки. С тех пор, как я стал записываться на студии, он приезжал и даже пытался играть с нами. К тому же у него был аппарат. Про Свина ходит много страшных историй. Я уверяю вас, почти все они – вранье, а половину из них он выдумал сам.
В 1983-м, незадолго до смерти, мой дедушка, художник-график Петр Иванович Лавров, как всегда, просидел весь день у нашего телевизора. Сидел он обычно на расстоянии метра, ибо видел уже очень плохо. И приходил он к нам тогда, когда, получив пенсию, не валялся в недельном запое на диване в своей комнатке на реке Пряжке. А мы в это время в моей комнатке репетировали и записывали наши произведения. С нами играл Андрей Свин. Все уже слегка поддали портвешку, кроме меня. В общем, в таком состоянии запись уже не имела очертаний, и я решил, что пора их всех выпроваживать. А тут и дед жопу от венского стула оторвал и кряхтит к двери. Все такие: «О, дедушку надо проводить!» Мы вышли, шумно добрались до Пряжки. Шумно ввалились, шумно попрощались с дедом и вышли. Как-то я даже и не заметил, что Свина с нами нет. На следующий день приходит дед. И говорит: «А хороший мальчик этот Андрей. Вы только ушли, а он из шкафа вылезает. Мы с ним еще посидели хорошо. Очень хороший мальчик!» Водки выпили, конечно же, из заначки. И Андрей Панов безопасно выспался. Не любил Свин попадаться ментам, когда был пьян. А ехать из моего района до его дома – час. Хороший мальчик. Настоящий битничек!