— Это что?! — рявкнул я на нее.
— А то вы не знаете! Все вы знаете! — тряхнула она головой и сощурилась, как старая кошка, меря меня недоверчивым взглядом. Видно было, что она уверена, что я действительно должен что-то знать. — Все вы прекрасно знаете! — сорвалась она на визг, но взгляд ее скользнул с моего лица на портрет, и лицо Маргитки изменилось, обрюзгло, побагровело, шея пошла розовыми и белесыми пятнами. Она тяжело дышала, но иначе, чем до того. Обо мне она как бы забыла. — О, зачем ты ушла от нас?! — Схватив фотографию, она стала ее целовать.
Я невольно думал о слюне, вытекавшей из старческого рта Маргитки (преувеличение) на лицо моей матери, на кисть руки. Во мне как бы сработали чувства и отвращение моего отца. Это было забавно, смешно, но и страшно одновременно. Ревность, брезгливость, сыновние чувства — все это смешалось. В до чего же запутанные отношения вступаем мы в момент своего рождения! Быть отцом, быть матерью, быть ребенком — как все это сложно, как мудрен и необъясним механизм семьи с отливами и приливами, льдом и пламенем защищенности и зависимости, безопасности и угрозы. Кошки-мышки да и только!
— Ты прелесть моя! Красавица! Свет очей! Зачем ты покинула нас?! Бросила меня в одиночестве?! — Она наконец заметила меня, и черты ее снова ожесточились. — Что ж обо мне-то не распорядились?! — бросила она мне в лицо.
Наступило молчание. Я неуверенно, как у ефрейтора на лугу, спросил:
— Кто? Я?
«Я» было то же самое; и вопрос исходил не столько из нарциссизма, сколько из подозрения, что «все мы всегда в чем-нибудь виноваты».
Маргитка презрительно отмахнулась.
— Вы?! Да вы-то при чем здесь?! — Челюсть ее отвисла, лицо вытянулось, выражая одновременно презрение, жалость и изумление. — Не вы, а она! Ваша мать. Почему она обо мне не распорядилась?! Так-то она ценила тетушку Маргит! Ну что стоило прилепить к вашему дому какую-нибудь хибару, конуру для старухи, что стоило? И служила бы я, до смерти служила бы, только вам это было не нужно. — Она задыхалась. Я не чувствовал сострадания. — Я человек маленький, господин граф, — продолжала она, схватив мою руку, — ну куда я теперь одна?
Я отдернул руку, снова почувствовав себя на месте моего отца. Сыпля проклятьями, она погрозила мне пальцем, страшная, словно ведьма из сказки.
— Ну да вы и всегда таким были, надутым, высокомерным! С самого детства! Сколько лет я вас знаю, хоть вам это, может быть, и не нравится! Вы думаете, я ничего не видела? Я не дура, если я мыла посуду и гладила, это не значит, что я идиотка… Да от вас я слова прямого не слышала… все ломались… тетя Маргит, как вы полагаете, как вы полагаете, смех, какое печенье мне выбрать?.. просто убиться!.. Помню я! По-вашему, это разговор?! А как вы стыдились, когда ваша матушка просила меня встретить вас после школы! Сперва делали вид, что меня не заметили, а потом изумлялись, как будто только увидели, манерничали, как маленький лорд, тьфу ты господи!.. Ах, это вы, милая тетушка Маргит!.. я, а кто же еще, чтоб ты лопнул, барчук напыщенный, но этого я не говорила, не смела, потому что боялась, ребенка боялась! вы можете это представить?!
Я только пожал плечами.
— Я всегда вас боялась… но больше всего боялась вашего батюшки… когда этот статный красавец-мужчина выходил из комнаты, я готова была описаться… как ваши дела, Маргитка?.. Как-то случайно я разлила на кухне воду из чайника, а тут он вошел, подумал, что это вы, и спрашивает, кто эта скотина. Вы, конечно, смеялись. Кто эта скотина? Я сразу призналась, что эта скотина — я, потому как такие вещи скрывать ни к чему. Он поперхнулся, потом говорит: Ну тогда… конечно, конечно… э-э-э… как ваши дела, Маргитка? До сих пор это слышу: Ну тогда… конечно, конечно… э-э-э… как ваши дела, Маргитка? Когда я впервые увидела вашего батюшку, он был настолько красив, что я сразу же поняла, что никогда, никогда его не забуду. И испугалась… чтобы никогда… Я раньше так далеко не заглядывала… Не волнуйтесь, вы на него ни капельки не похожи… Только матушки вашей, моей драгоценной Лилике, не боялась, потому что это была золотая душа, вы ее не заслуживали… святая душа… Вас я тоже боялась.
Она гордо глянула на меня. Гордость в ее глазах я видел первый и последний раз. Я распрямился — все же магнат, дикий зверь.
— Потому что я думала, что вы тоже граф! — Она махнула рукой. — Вам и печенье было не нужно. — Я подумал: это неправда, но об этом я ей все равно не скажу. — Да вы всегда такой были, заносчивый, умный, тщеславный. Вам и пирог вишневый не нравился, хотя его так и распирало от вишни…