— Извините, — вежливо сказал милиционер.
— Ничего страшного, — ответила Бодица, но так холодно, что окно подернулось ледяным узором. Она этого вовсе не хотела, но, скованная страхом, не понимала, что с ней происходит, и ответила машинально, надменным, высокомерным тоном: — Ничего страшного. — И поверх головы закутанного ребенка уставилась в окно, хотя из-за ледяных разводов почти ничего не видела.
— Во дьявол, — вслух проворчал милиционер и подумал, что зря он не высадил эту расфуфыренную мадам вместе с ее щенком, как положено по инструкции, и чего ей нестись в Будапешт из-за какой-то болезни, когда здесь есть нормальный врач и все ходят к нему, но, ничего не сказав, вышел из автобуса; он тоже не мог понять, что с ним происходит.
К нам часто наведывался в гости мотоцикл с коляской и двое любезных мужчин на нем (в ней), дядя Шани Вадас и дядя Мишка Ловас, лысый как бильярдный шар, хоть и молодой; оба после войны работали вместе с Мамочкой в типографии.
При доме был огромный сад, целый парк, где даже протекал ручей. Хотя мы ютились в полуподвале, чуть ли не под землей, мы могли пользоваться всем садом, как если бы он был наш. Всякий раз, когда приезжал «BMW», мы спускались к ручью, стелили на траве одеяло, «BMW» привозил жареных цыплят, вино, пикник! настоящий пикник!
Летний пикник в октябре. Взрослые пили вино, а мы лимонад. Но нам разрешали чокаться. Потом мы жарили на костре сало, и лучше всего это (всегда) получалось у Папочки, хотя наши ломтики надрезал тоже он, но они никогда так не раскрывались, как у него, — вроде короны с вытянутыми лучами. Взрослые постоянно предупреждали нас, что сало надо жарить не в пламени, а только над углями. Но за отсутствием всякой логики этим добрым советам мы не внимали. Мамочка курила сигарету за сигаретой, а Шани Вадас и Мишка Ловас ухаживали за ней.
Я думаю, наши родители тогда были еще молоды. Постарели они только вечером.
Близнецам приготовили лук, сваренный в молоке, как научила Мамочку еще тетя Рози. Луковицу нужно разрезать напополам и с небольшим количеством сливочного масла положить в кипящее молоко, после чего посыпать все черным перцем — помогает от всех болезней. Я пробовал накормить близняшек, но они почему-то есть не хотели. Мы любили играть с ними, они шевелились, подавали голос. Но Мамочка нас шугала, не лезьте, мол, это вам не игрушки. Хотя мы прекрасно видели, что сама она, да и Папочка, с ними играли.
Но теперь взрослые играли сами с собой, слушая друг друга и звон ручья, занятые своей дружбой. (Несколько раз появлялся также Роберто, но с Шани Вадасом и Мишкой Ловасом отношения у него не сложились, о чем сожалела прежде всего наша Мамочка.) Я заметил, что одна из близняшек вела себя не так, как другая, точнее… никак не вела себя.
— Ну что, температурит еще? — продолжая смеяться, спросила мать, будто я был не я, а доктор.
— Она очень тихая и немножко холодная.
Я не смел повторить это. Меня охватило благоговейное чувство, так близко видеть покойника мне еще не приходилось. Только спустя минуты до матери дошел ужас, прозвучавший в моих словах. Она с воплем бросилась к младенцу, прижала его к груди, стала целовать, целовать, потом побежала к дому.
— Нет! нет! нет! — вопила она.
У дома она не остановилась, а бросилась дальше. Мы, как обычно, с обеих сторон взяли Папочку за руки, они были сильные, теплые. Все стояли как вкопанные. Наконец два друга устремились за матерью, как на лошадь, вскочили на «BMW» и, промчавшись, вихляя, по садовой дорожке, исчезли из вида.
— Лилике! Лилике! — кричали они с мотоцикла, но мать ничего не видела и не слышала, она неистово голосила и, прижимая к груди одну из близняшек, неслась по селу. Люди думали, что она сошла с ума. Врач долго не открывал, опасаясь, что его ищут революционеры, так как сын его служил в органах МВД, и тщетно он объяснял им, что сын — пограничник, а не гэбэшник, органы значит органы.
— Летальный исход наступил, — сказал он бесстрастным голосом.
Мать кинулась на него, по-мужски схватила за шкирку и стала нещадно трясти и душить.
— Негодяй, гэбэшник поганый, немедленно вылечите ребенка!
Дядя Шани и дядя Мишка насилу ее оттащили.
— Держите ее! — отдуваясь сказал перепуганный врач и ввел матери успокаивающее.
Я пытался утешить отца.
— Ну вот, теперь угит будет только у одной близняшки.
— Ах ты! — вскинулся мой отец, но все-таки не ударил. Он смотрел на меня с отвращением. От этой трагедии все чувства наши смешались.
— Отит, — услужливо подсказал братишка, которого все любили, потому что он был красивый.