Эйдин пока еще ни разу не решилась воспользоваться душевой: тонкие виниловые занавески оставляют по бокам кабинок довольно широкие щели. Еще одна проблема. Нигде не уединишься — ни в ванной, ни на своем жалком пятачке спальни. Переодеться (не демонстрировать же свою жалкую плоскую грудь этой стае куда более зрелых молодых волчиц) можно только в туалете. Из-за этого на нее то и дело косятся — и не очень-то дружелюбно. Все девочки в Мил-лберне знают друг друга уже много лет. Никому не интересна дружба с новенькой, особенно с такой, от которой наверняка уже пахнет потом, на лице сразу же бросается в глаза уродливый прыщ (а девушки ведь выбирают подруг прежде всего по внешности) — Эйдин и сама понимает, что она здесь лишняя.
За целую неделю она так и не привыкла к оглушительным звонкам, резко вырывающим обитательниц «Фэйр» из утреннего сна. Глаза у девочек заспанные, все они полуодеты, все зевают. В бледных лучах рассвета, пробивающихся сквозь окошки, они гурьбой спускаются в столовую, где витает аромат жареной колбасы. Еда точно та же, что и вчера: треугольники поджаренного резинового хлеба под светящейся инфракрасной лампой, графины с «соком» (разведенная водой «Оранжина») и яичница-глазунья — такая же клейкая, как тосты, и такая же неаппетитная.
— Дерьмище, — раздается позади чей-то голос.
Эйдин, сжимая в руках пластиковый поднос, встает в очередь и снова слышит тот же голос за спиной, теперь уже громче:
— Такое даже мой бигль выблевал бы обратно.
Эйдин оборачивается и видит, что голос, как она и догадывалась, принадлежит Бриджид Кроу — очень красивой, бойкой, задиристой пятикласснице, которая спит через две кровати от нее. Бриджид — главная заводила всех вечерних разговоров после отбоя и без тени стеснения рассказывает, что она уже не девственница и баловалась гашишем. Это та самая девушка, которой Бликленд устроила жуткий разнос за притворный храп во время самоподготовки — мучительно тоскливых трехчасовых занятий в полной тишине, которые проходят каждый вечер в этом же обеденном зале. Каждая девочка сидит за отдельным столом, чтобы нельзя было поболтать друг с другом, хотя сложная система обмена записками работает вовсю. Не считая попыток заснуть в комнате, где куча незнакомых людей трубно сморкается, храпит, вопит, бормочет во сне, плачет, мастурбирует и ворочается, часы самоподготовки, пожалуй, самые тяжелые. Эйдин приходится крепко зажмуриваться и всеми силами отгонять от себя мысли о том, что сейчас делают мама с папой, Киран и даже Чума.
Бриджид, которая недавно объявила всем, что может достать поддельные удостоверения личности, чтобы ходить в выходные по ночным клубам, накручивает на пальцы длинные пряди светлых волос с мелированием цвета фуксии. На пальцах у нее четыре накладных ногтя — пятый, на большом, видимо, отклеился.
— Ага, — только и может выговорить Эйдин со смущенной улыбкой. — Я тут в основном только чай и пью.
— Курить ужасно хочется, — говорит Бриджид. — Хочешь, выйдем куда-нибудь после завтрака?
Эйдин не курит и ненавидит запах дыма, но все-таки кивает. В первый раз ее хоть куда-то зовут.
— Может, на хоккейную площадку? — Бриджид проказливо улыбается, и на щеках у нее появляются две дерзкие ямочки. — Все шестиклассницы туда бегают. — Она бесцеремонно разглядывает Эйдин. — Как там, говоришь, тебя зовут?
Пока Эйдин пытает свыкнуться с мыслью о курении среди бела дня на хоккейной площадке, видной из любою окна школы, включая директорское, к ним робко подходит девочка помладше и сообщает, что Эйдин вызывают в кабинет мисс Бликленд.
— Ну, ёлки, — говорит Бриджид с сочувствием и, как хочется верить Эйдин, с ноткой восхищения. — Похоже, ты встряла.
— Эйдин.
— Что?
— Эйдин меня зовут.
13
Милли слышит, как и каждое утро, вот уже целую неделю, Сильвия входит в дом ровно в девять, открыв дверь ключом, который дал ей Кевин. Она исключительно пунктуальна, деловита и предприимчива. В половине десятого она с подносом уже тихонько стучит в дверь спальни Питера, и начинается черепаший ритуал одевания Милли. Часто прямо в середине процесса, в одном бюстгальтере и застиранных трусах, Милли усаживается на кровати и начинает вслух размышлять о погоде, о своих носках и о мире во всем мире. Сильвия никогда ее не торопит. У нее ангельское терпение.