Через час, если эта очередь в банке, черт бы ее побрал, все-таки начнет хоть немного двигаться, он будет сидеть напротив Роуз Берд в «Стране вечной юности», модном маленьком гастропабе на кривой, узкой, темной улочке к северу от реки — именно это местечко он выбрал для их первого тайного свидания. Втайне Кевина по-дурацки радует символичность этого названия. В детстве его зачаровывал миф об Оссиане и Ниам, тот, в котором Ниам уводит простодушного барда в Страну вечной юности — потусторонний мир, где царит молодость, красота и наслаждения. Молодость и красота — это, безусловно, по части Роуз, а он будет рад обеспечить наслаждения. Трах-тара-рах! С тех пор, как ввязался в этот флирт, он чувствует себя прямо-таки подростком. Только не подумайте, это даже рядом не лежало с его ухаживанием за Грейс, которое, представьте себе, началось в университетской библиотеке, а вовсе не в пабе, не на дискотеке или студенческой пьянке. Кевин подрабатывал, раскладывая книги по полкам, а Грейс вечно сидела за столом у окна, часами зубрила перед экзаменами, и ее круглые, как у Джона Леннона, очки мило сползали вниз по переносице. Он не сразу разглядел ее красоту — блестящие темные глаза, легкая россыпь веснушек на высоких скулах, смоляные волосы, тогда еще гораздо более длинные, — но, разглядев, начал засматриваться, подглядывая тайком, что она читает (неизменно учебники по истории). Он пытался заговаривать с ней — бесполезно! Это ему понравилось, появился азарт. Однажды, дождавшись, когда она отойдет от стола, он заложил между листами ее книги стихи. Никакой лирики — это было выбранное в результате долгих поисков стихотворение озлобленного на весь мир британского поэта-алкоголика о разбитом сердце. Под стихами он подписал: «Если не пойдешь со мной выпить, закончу как он».
Кевин постукивает дебетовой картой по бумажнику и проверяет сообщения на мобильном. Нет, ну как так — понедельник, время обеденное, а работает только один кассир! Эти люди просто крадут у Кевина его драгоценные минуты, и это так бесит, что он старается об этом не думать. Срываться сейчас никак нельзя. Не картой же в пабе расплачиваться. С тех пор, как его уволили с работы, Грейс стала тщательнее проверять счета, все больше убеждая себя, что они на волосок от разорения, что между Долки и нищетой всего один чек зарплаты — и, в сущности, она хоть и не вполне права, но и не так уж далека от истины.
Кевина преследует иррациональное чувство, что, стоит ему опоздать хотя бы на минуту, Роуз исчезнет, и эта мысль для него невыносима. Неожиданно сильное искушение вступает в противоречие с моральными принципами, которых он до сих пор в достойной степени придерживался, и с давним, местами слегка растяжимым, но все же достаточно твердым кодексом чести. Сегодня, например, он запретил себе заказывать вино. Иначе бокал мюскаде за обедом потянет за собой и другой, и третий, и в конце концов лишит его остатков здравого рассудка и воли, которые, может быть, к тому времени останутся последней соломинкой, последним оплотом его сомнительной моральной стойкости. Он ведь себя знает. Стоит только Рози Б. бросить на него «тот самый» взгляд — и он, если будет хоть самую чуточку пьян, тут же кинется искать подходящую кровать, заднее сиденье, стену, а на худой конец сгодится и ствол гигантского дуба в Стивенс-Грин.
Самая большая неожиданность, открывшаяся ему во всех этих грязных играх, — это его природный талант ко лжи. Оказывается, он мастер хитрить, а ведь у него никогда не было необходимости оттачивать этот навык, даже в школьные годы: мама была занята в основном мужем и его долгой, прогрессирующей болезнью. Вот и это свидание Кевин не случайно назначил именно на сегодня: он знал, что жена весь день будет на совещании в Лимерике, а после совещания ее ожидает ужин с ректором ведущего городского университета. То, что она до сих пор не почувствовала некоторого охлаждения, некоторой скрытности со стороны Кевина, только укрепляет его в убеждении: они на разных волнах, она утратила чувства к нему. В конце концов, они уже так давно вместе, что умеют угадывать значение любого притворного вздоха или случайно оброненного слова — все это так просто и предсказуемо, что расшифровать ничего не стоит. Им и разговаривать-то почти не нужно. Приподнятая бровь означает надменное: «Чепуха». А когда от тебя отодвигаются к прикроватной лампе, в переводе это будет звучать так: «Отвали. Ты меня больше не привлекаешь».
Может быть, так проще, спокойнее — когда каждый живет своей отдельной жизнью, идя по пути наименьшего сопротивления? Грейс приходит домой, сбрасывает ботинки, роняет сумку на пол в коридоре и сухо, деловито спрашивает, как дети. Если никто не ранен, крови нет, трупов нет — остальное ей неинтересно. Накапливающиеся за день обиды и горести в отсутствие взрослых собеседников приходится таскать в себе все долгое утро и потом целый день до вечера, и вечером Кевину не терпится поведать о них в мельчайших подробностях, но чаще всего они так и остаются невысказанными. Грейс ничего не замечает или, может быть, делает вид. Видимо, сама она не чувствует потребности делиться мелкими заботами своего трудного дня. Она (если не успела поужинать раньше) молча съедает ужин, который Кевин оставил для нее в духовке, чтобы не остыл, и наливает себе полный бокал. Она так измучена долгими часами совещаний, что у нее едва хватает сил стянуть чулки и рухнуть на диван перед зомбоящиком.