— Эйдин! Ты этот сайт искала, да? — окликает ее Чума из кабинета. В голосе ее слышится издевка, а когда Эйдин входит в комнату, на губах сестры уже играет садистски-злорадная ухмылочка. Именно в такие моменты Эйдин больше всего не хватает старшего брата Джерарда, уехавшего в сентябре изучать психологию в университете Корка, который, в отличие от родителей, действительно всегда готов ее выслушать.
Гэвин опускает голову, отводит глаза и потихоньку пятится задом из комнаты. Эйдин подходит к монитору и видит на нем сплошные ряды фотографий — какие-то увеличенные пятна, что-то медицинское. Это страница о прыщах: засохшая короста, назревшие, выпирающие белые головки… Чума запрокидывает голову, ведьмински-злобно хихикает и проматывает страннцу вниз, к черно-белой ретро-рекламе. На ней изображена несчастная, усыпанная прыщами девочка-подросток, по виду годов из пятидесятых, а внизу подпись: «Доктор, у меня останутся шрамы на лице?»
Да, Нуала права: она, Эйдин, непривлекательна внешне, и никогда не будет привлекательной, и это настоящая трагедия, ведь ее самое тайное, самое заветное желание — чтобы кто-то желал ее. Чёткий бывает мил с ней во время раздачи автографов в магазинах HMV, и за кулисами VIP-фанзон, и даже в личной переписке в твиттере (правда, всего-то дважды), но это просто потому, что она преданная фанатка — она боготворила его и его группу еще в те дни, когда они были никому не известными мальчишками из Ратфар-нема. Какой парень, какой уважающий себя парень станет смотреть на Эйдин Гогарти, тем более на фоне ослепительной красоты ее сестры? Эйдин даже своей паршивой семейке не нужна. Уродливый черный клубок гнева — или обиды на несправедливость, или, может, просто зависти, к сестре — разрастается у Эйдин в груди и разжигает искру ненависти к самой себе, которая тлела в ней столько месяцев.
Наверное, в какой-то мере это можно считать оправданием тому, что происходит дальше. Эйдин хватает первое попавшееся оружие — кочергу, как раз случайно застрявшую между двумя жарко пылающими поленьями. Теперь это раскаленный докрасна, неоново светящийся металлический прут — приспособление для клеймения скота или какой-то жуткий пыточный инструмент ЦРУ.
Самое то.
Эйдин замахивается на сестру. Обе визжат. Чума бросается наутек, и начинается беготня по всему первому этажу, совсем как когда-то в детстве, когда они затевали веселые игры в догонялки. Нуала на шесть минут старше, но Эйдин была непререкаемым лидером их детских забав. Она принимала все главные решения: «Скрзббл» или «Монополия», когда меняться местами на двухъярусной кровати (тогда они еще спали в одной комнате), кому искать, а кому прятаться. Нуала годами ходила за Эйдин тенью — невозможно понять, когда и почему все изменилось. Теперь же они яростно грохочут пятками по огромным комнатам с высокими потолками, Эйдин издает леденящие кровь вопли, словно хочет превратить в камень отвратительного злого тролля — и тролль верещит в один голос с ней, только тоненько, по-девчоночьи. Гэвин поначалу гонится за ними с криком: «Хватит!», но быстро выдыхается.
Эйдин, конечно, не пытается по-настоящему обжечь эту безмозглую дрянь кочергой — просто хочет попугать. Позже она попытается это объяснить, но никто не станет слушать. Никогда ее никто не слушает. В конце концов погоня заканчивается там же, где и началась: у камина, и наступает тишина, прерываемая лишь утробным рычанием. Летят выдранные клочья волос, раздаются звонкие пощечины, идет обмен щипками. Когда Гэвин наконец подбегает и останавливает свалку, Эйдин сидит на сестре верхом, прижав ее тонкие слабые руки к полу костлявыми коленками. Занесенная кочерга дрожит в воздухе, и от нее все еще тянется вверх легкая струйка дыма.
4