— И так будет с каждым, чье сердце охватит ненависть и злоба! Всмотритесь в его грудь! — продолжает пастырь.
Собравшиеся вокруг видят черное пятно на том месте, где должно быть сердце, и десятки таких же черных сосудов, что тянутся от него.
— Мрази! Все вы, — Лераиш обводит рукой солдат, пастыря Корда и офицера Волака. — Вы знали!
— Закрой рот, ты!.. Ты!.. Шейдим! — лицо Корда рдеет, а глаза почти вываливаются наружу. После короткой паузы, он продолжает: — Грязный шейдим! Падший! Демон! Ты больше не хегальдин! Ты шейдим! Не оплакивайте это создание! Он не тот веселый юноша, что радовал нас своей улыбкой и крыльями. Лераиш, гиос архонта Вираго мертв! А это создание — воплощение ненависти. Нужно казнить его немедленно!
Офицер Волак удивленно вскидывает брови и поворачивается в сторону архонта Вираго. Тот кивает в ответ, стиснув зубы так сильно, что на щеках видны выступающие желваки.
— Нет! — Лераиш инстинктивно складывает сломанные крылья и прижимает их к спине. — Отец!..
Но Вираго не отвечает.
Офицер Волак отдает приказ, и двое солдат силой раскрывают крылья Лераиша и пронзают их копьями, пригвождая их тем самым земле. Принц кричит так сильно, что глотка готова разорваться.
— Топоры и факелы! Связать руки и ноги! — Офицер Волак стоит неподвижно, скрестив руки на груди.
Проходит несколько мгновений, и двое солдат уже стоят с поднятыми топорами. В их глазах неуверенность, но мышцы послушны только голосу офицера.
— Нет! Отец! Они лгут! — вопит Лераиш.
— Молчи, — тяжелым голосом произносит архонт Вираго в полной тишине. — Молчи, шейдим!
Глаза Лераиша округляются от страха.
— Руби!
Хруст, с которым обычно ломается сухая ветвь, сейчас отделяет крылья от тела. Слышится захлебывающийся визг, такой пронзительный, что Гремори вдали зажимает уши руками. Ему кажется, что весь мир вокруг окрашивается красным, но кровь принца — черная.
— Прижигай!
Вторая пара солдат прижимают факелы к культям, и пространство готово расколоться от нового крика.
Многие из хегальдин отворачиваются, сжимают пальцами свои одежды, закусывают губы. Все что угодно, лишь бы закрыться от этого крика.
Гремори видит, как вены вздувается на лице принца Лераиша. Видит, как глаза того созерцают нечто, что не доступно никому другому.
— Не отворачивайтесь, добрые хегальдины! — выкрикивает пастырь Корд. — Шейдим получил по заслугам и уже никому не причинит вреда! Изгнать его за стены!
После произнесенных слов на запястьях Лераиша смыкаются замки стальных оков, и двое солдат взлетают, поднимая принца на цепях, как тряпичную куклу. Гремори краем глаза смотрит на довольную ухмылку пастыря Корда, на его лягушачий подбородок; а где-то глубоко внутри сознания, под сенью из остроконечных проповедей, нравоучений и прочих ценностей, которые звучат повсеместно, он чувствует, что в совершившимся было нечто неправильное. Но ведь принц Лераиш превратился в демона, думает про себя он, всем желал смерти, ругался, а его глаза стали черными. «И ненависть зарождается в сердцах, и заражает она тьмой и желчью кровь. Теряет разум тот, кто позволяет поразить себя тенью, и становится он шейдимом, с глазами черными, как ночь». Гремори чувствует, как страх подобной участи пробегает холодной дрожью по спине; ведь он тоже был зол на маму, когда она танцевала, оставив его одного.
— Мама?
— М?
— Прости, что я на тебя злился. Я не хотел.
— О чем ты? Хотя, ничего, — растерянно отвечает Айла, — ничего. Пойдем, я отведу тебя к бабушке. Тебе нельзя на такое смотреть.
— А ты? Ты же обещала мне рассказать сказку на ночь!
— Завтра обязательно расскажу, милый. Ну все, не дуйся. Ну? Я обязательно ее тебе расскажу. А сейчас пойдем.
Гремори сжимает пальцами протянутую ладонь, и, быстро перебирая ногами, спешит за широкой поступью матери.
— Эй, Айла! — слух облизывает противный голос пьяного хегальдина. — А куда это ты собралась? А как же обещанные развлечения? Э? Одной казнью больше, одной меньше. Тебя это напугало? Давай двигай обратно!
— Только отведу сына! Я скоро.
Гремори краснеет, слыша голос матери — такой певучий и ласковый, каким она обычно пела ему колыбельные. Раньше. А сейчас она поет этим голосом незнакомым мужчинам. Всю дорогу он старается найти оправдание, чтобы перестать злиться, но подобным самокопанием лишь возвращает себе хмурое настроение.
По тонкой тропе, вдоль темной реки, они шагают сквозь шум ветра и скрип старого флюгера. Гремори всматривается в черную воду, думая о взгляде принца Лераиша. Или уже правильно говорить шейдима Лераиша? Такие же черные. В них плескалась не столько ярость, сколько отчаяние. Неужели больше никто этого не заметил?