Эптисса усмехается под маской. Она выдерживает короткую паузу и, склоняя голову набок, добавляет:
— Не боишься превратить свое лицо в камень? Уж лучше фарфоровая маска, чем окаменение.
Эксия отвечает хищной улыбкой, а затем шлет воздушный поцелуй одними губами.
— Отец был прав — день начинает уступать ночи. Вскоре солнца не станет, и мы сможем занять прежнее место в этом мире.
Шестая из Теней прячет лицо за маской и поворачивается в сторону солнца, последние лучи которого окрашивают фарфоровый лик бледно-алым.
— Именно этим и судьба пыталась от нас избавиться, — отстраненно шепчет Эптисса. — Приманила нас, как мотыльков. И превратила в камень.
— Ты веришь в судьбу?
— Какая разница. Не в наших силах бороться напрямую с подобным явлением.
Шестая и седьмая из Теней стоят, всматриваясь в небо, в то, как оно тускнеет, как вместе со светом исчезают краски. Как вместе с солнцем исчезает и само небо.
— Однако, это красиво. Один из спектральных цветов над головами. Но скрывает от глаз целую вселенную, — произносит Эксия, а затем оглядывается на сестру: — Что-то не так?
— Хочу сегодня навестить Тенебриса, но одной… — тяжесть голоса Эптиссы кажется материальной.
— Я полечу с тобой.
Привязанность Эптиссы к старшему брату, никогда не являлась тайной для остальных сестер.
«Это, как первый полет: за спиной твердь, а перед лицом — пропасть. Страшно сделать шаг и раскрыть крылья, но если решиться, то мир становится больше. Его границы многократно расширяются, и улыбка касается губ намного чаще».
Эксии кажется, что после того, как Тенебрис добровольно отдал свою жизнь солнцу, Эптисса словно бы окаменела, но изнутри. С того момента она перестала улыбаться, движения потеряли былую грацию и гибкость, а апатичная гладкость маски въелась в ее собственное лицо.
И уже во время полета, высоко в небе, где воздух холоднее, чем на поверхности земли, Эптисса спрашивает:
— Эна — она все еще пытается написать новую жизнь для своего хегальдина?
Эксия ровняется с сестрой и раскрывает крылья во всю длину. В каждом ее взмахе просматривается удовольствие, получаемое от полета.
— Да. После каждого сеанса вводит его в искусственный сон, после чего будит и продолжает рисовать его жизнь дальше. Каждое слово, каждое движение. Каждое деревце и листочек. В конце концов она либо получит персонального слугу, который будет считать ее богиней, ведь я сомневаюсь, что наша девочка не упомянет себя в его новой жизни. Либо же его мозг не выдержит: сойдет с ума, умрет или же не проснется вовсе. Но, как ни странно, он все еще жив. — Эксия замолкает, когда они огибают отвесную скалу по дуге, пролетая над лесом. И уже приземлившись на побережье, она добавляет: — Эна считает, что можно воскресить любого, чья жизнь известна досконально.
В ответ Эптисса нервно дергает плечом.
Песок под ногами делает поступь Теней бесшумной. Они шагают к пролеску, деревья которого скрывают узкую прогалину, а над ней виднеется огромная крылатая энгонада из камня, стоящая на выступе скалы. Одна рука изваяния тянется к небу, а вторая закрывает лицо открытой ладонью. Тяжелые тени очерчивают каждую мышцу, и кажется, что, спустя мгновение огромные крылья начнут двигаться, камень раскрошится и разлетится в стороны, как хлебная крошка. Но Тенебрис остается неподвижен. Год за годом встречая рассвет на том же самом месте.
Эптисса останавливается; она молча всматривается в энгонаду, а затем нервно взмахивает крыльями, и последние искусственные перья медленно осыпаются у ее ног. Уверенными движениями она снимает маску, сбрасывает мантию, выпуская наружу длинный снрый хвост, что опутывал тело еще мгновение назад, а сейчас, подобно кнуту, стегает воздух за спиной.
— Нервничаешь? — спрашивает Эксия, наблюдая за сестрой.
— Здесь кто-то есть.
Они медленно приближается к деревьям, и ветер доносит до слуха короткий и сдержанный стон. В тусклом свете луны Тени видят двоих подростков, чьи тела жадно вжимаются друг в друга; раскаляя воздух страстным вздохами, оставляя следы неуклюжих движений.
— Они твои, — коротко говорит Эксия, видя, как напрягаются мышцы старшей сестры.