Мистер Марсель де Вид. Приставка «де» говорит сама за себя. Он был французом, который переехал в США, образован, известен, и, что больше всего было интересно нам, — богат. Мистер де Вид был очарован матерью, и ни разу не совершил поступка, который как-либо мог опорочить, причинить боль ей. Это было глубокое уважение к ней, как к личности: к ее таланту, интересам и хобби. Как он говорил нам, после каждого разговора с ней он чувствовал себя счастливым. Это ли не лучший комплимент человеку? Он знал, что она была зависима от алкоголя и наркотиков, но это как будто не смущало его. И что было наиболее удивительно для нас, она будто действительно стала меньше пить, даже набрала вес, лицо посвежело, и можно было заменить совсем крохотный, но всё-таки живой огонёк в глазах. Но от старых привычек так просто не избавишься, и на мой пятнадцатый день рождение она умерла от передозировки наркотиками. Это было единственное, что стало камнем преткновения на её пути к счастливой жизни. Это стало концом Мэри ван дер Бил.
III
Забавно, но я так и не представилась. Меня зовут Бритт ван дер Бил, но в дальнейшем эта форма имени будет звучать достаточно редко. Часто меня называли просто Бри, или моим творческим псевдонимом, которым стал вторым именем. Его я придумала раньше, чем начала писать песни.
Кстати, про песни.
Отправной точкой в моем творческом пути стал как раз-таки переезд к мистеру де Виду. Именно он заметил во мне потенциал, когда случайно прочел мои стихотворения, которые скорее были написаны в порыве чувств, чем в здравом рассудке, но, что удивительно, он был в восторге от того, как я через слова смогла передать большую гамму чувств. Тогда я не задумывалась ни о музыке, ни о чём-то другом, я была просто счастлива от того, что кто-то оценил мое скромное творчество.
С тех пор мистер де Вид любил осведомиться о моих новых стихотворениях, а я была рада тому, что кто-то, пусть даже это один человек, верит и ждёт. Когда-то я попробовала писать рассказы, но писать объемные тексты оказалось невыносимым времяпрепровождением. Стихотворения казались мне более лаконичными, четкими, понятными, а длинные романы и рассказы пустой тратой времени и сил. Тогда я пришла к выводу, что истинная сила литературы не в длинных текстах, которые занимают много времени, а в стихотворениях, ведь они — квинтэссенция литературы. Можно написать длинный роман и вложить в него много идей и замыслов, но также можно сделать, написав стихотворение. Меня бесконечно радовало, как в таком коротком объеме, через небольшое количество слов, в сравнении с романом, можно с мельчайшей точностью и лаконичностью выразить чувства. Это было очень занимательно и интересно: подбирать именно то слово, которое сможет раскрыть идею так, как тебе нужно, произвести то впечатление, которое тебе нужно. После этой мысли не было ни малейшего желания вернуться к написанию каких-нибудь бесполезных рассказов, вместо этого я занималась совершенствованием своего навыка анализа.
Мне было предоставлено множество авторов разных эпох, с разнообразными стилями, и все они были не похожи друг на друга. Как изящно и лаконично было написано «Одиночество» Рильке, и как в противоположность ему эмоционально, резко было написано стихотворение Бродского «Не выходи из комнаты…». Я была полностью погружена в каждый аспект: рифма, символизм цветов, цвета, животные, и просто не могла жить в реальности, где прохожие не знали о том, что желтый цвет символизирует разлуку.
В какой-то степени я могу быть благодарна своему прошлому за развившуюся эмпатию, которая позволяла, хоть и с небольшими ранами, но всё же вникать в суть чувств, резаться об их грани, которые иногда могли быть чересчур острыми, но именно они помогали оживить текст. Ведь если ничего не чувствуешь, петь невозможно.
Но в тот момент я ощущала, что мне чего-то не хватает. Я могла писать о том, что чувствую я, но я не могла описать чувства других. Мои стихотворения были грациозны, в них чувствовалась стать, изящество, можно было через почерк ощутить, как завитки на отдельных буквах мгновенно придают слову легкость, воздушность, словно элемент фигурного катания они могли как разрушить слаженный механизм, так и выдвинуть на более высокий уровень восприятия, когда ты чувствуешь, как стихотворение проникает в тебя своим текстом, ощущаешь его запах, а в голове вырисовывалась картина происходящего на строчках. Такова была моя лирика, — чувственна и прекрасна, — но в этом и была проблема, она была написана мной для меня, а мне хотелось писать для других.