- Позвони мне сейчас же, я ведь все равно узнаю рано или поздно.
Что ж, лучше поздно, чем рано. В тот момент я не смогла бы вынести еще и его упреков. Чувствуя бессилие и невозможность справиться с ситуацией, он всегда нападает - находит, за что зацепиться. Это его способ держаться на плаву.
Поэтому я пролистала его имя в телефонной книге, чувствуя, как от этого маленького предательства кровь застучала в висках, и нажала на кнопку вызова своего врача.
Естественно, она не взяла трубку. Кто вообще будет брать трубку в два часа ночи?
- Тебе стоило подумать об этом заранее, - услышала я голос Саши в своей голове, - В скорую звони, тупая ты сука!
Ну конечно, в скорую! Какой у них там номер? Сто один, сто два? С детства нам талдычили - полиция, пожарная, скорая - экстренные номера, которые должен знать каждый. И ни в коем случае не путать.
Тупая, тупая ты сука!
Лежа на полу темной комнаты, я таращилась на экран телефона, словно там должна была появиться подсказка. Знаю, в любой другой момент у меня не возникло бы с этим проблем. Во всяком случае, так я хотела себя оправдать перед этим безжалостным внутренним голосом. Но разве перед ним оправдаешься? Пока я лихорадочно пыталась вспомнить, нужно ли набирать в начале номера звездочку, пока цифры плыли перед глазами, словно в кошмарном сне, он все твердил:
- Как можно быть такой дурой? Господи, тебе ничего нельзя доверить.
И, будто мало мне было этого, все тело опять спазмировалось от боли, в копчик словно втыкали раскаленные спицы. Я уже знала, что этот приступ пройдет, волной откатится во мрак. Я смиренно ждала.
А, когда боль отступила, я отложила телефон в сторону и раскинула руки, будто собиралась делать снежного ангела. Начала глубоко дышать. Схватки. Я знала, что все вот-вот случится и ни один врач в мире не сможет ничего изменить. И это знание подарило мне покой - тот, что бывает в эпицентре урагана, когда в воздух поднимаются автомобили и вырванные “с мясом” крыши домов.
Новые жгучие волны я принимала со смирением и любовью - скоро все закончится, я увижу своего малыша и смогу его обнять. Интересно, на кого он будет похож? На меня или на Сашу? Какого цвета будут его глаза? Вот о чем я думала, пока мое тело рвалось и разламывалось.
Мой сын уже начал свой путь - я чувствовала, как настойчиво он движется внутри меня. Пока мой рот рычал, а из горла вырывались хриплые стоны, мое сердце - ликовало в предчувствии встречи. Предательские гормоны - они делали свое дело несмотря на то, что я знала - мой мальчик уже мертв. Или умрет, едва появившись на свет.
Последний рывок, последнее усилие на пределе возможностей, и я вытолкнула его наружу.
Чувство невыносимого внутреннего давления исчезло, так что следующие несколько секунд я просто лежала на полу, наслаждаясь оглушительной тишиной внутри и снаружи. Смотрела, как ярко за окном светит полная луна, словно китайский фонарик, застывший в небе.
Но только несколько секунд. Ведь меня ждал мой мальчик.
Опираясь на локти, я села и бережно взяла его на руки. Как котенок, он помещался у меня в ладони и весил не больше мотка ниток, который я купила накануне, чтобы связать ему плед.
Все его тело было в крови - моей крови. Я аккуратно обтерла его подолом ночной сорочки и заставила себя смотреть внимательно, запоминая каждую деталь.
Говорят, в этом возрасте человеческий плод похож на червя, и ничего еще не роднит его с доношенным новорожденным. Но только все это не про моего мальчика: кожа его была полупрозрачной, и под ней просматривались тонкие ниточки вен, крохотные пальчики казались кукольными, на лице застыло сонное умиротворение.
Он был идеален - мой сын.
Я сложила ладони лодочкой и принялась укачивать его, напевая колыбельную, что когда-то пела мне мама, а ей - ее мама. Что еще я могла для него сделать? Ничего.
Баю-баюшки-баю.
Сначала мой голос дрожал от слез, но я быстро взяла себя в руки, и песня полилась плавно, как тихая река. Не помню, сколько времени я так напевала, раскачиваясь в такт колыбельной, но только в какой-то момент мое пение взрезал крик. Я запнулась на полуслове и опустила глаза.
Это было невероятно, но кричал мой сын. Точнее, пищал, открывая крохотный зубастый рот. И писк этот с каждой секундой нарастал, становился все более требовательным. Затем он впился зубами-иголками в основание моей ладони и принялся пить, жадно глотая. Я почти не почувствовала боли - мое тело, истерзанное родами и потерявшее столько крови, перестало реагировать на внешние стимулы. Только молилась, чтобы моему мальчику хватило, чтобы я оказалась хорошей едой для него.