Приютивший Жака Нуафьера дом был в меру скромным, демонстрируя приличный для уважаемых граждан размер дохода. Украшенный фасад, колоннада у входа, изящный навес у причала. Не задерживаясь, Домминико постучал в дверь. Ему открыла служанка, девица не старше семнадцати лет.
– Что вам угодно, синьоре? – спросила она, слегка поклонившись.
– Мне угодно видеть твою хозяйку, Марию Мадзони, – ответил инквизитор без лишней надменности.
– Как представить досточтимого синьоре?
– Синьоре Домминико Кавалли.
Имя его было достаточно известно в городе, и Circospetto знал об этом. Служанка, впрочем, только кивнула, не выказав никаких чувств, – значит, ей имя грозного секретаря трибунала знакомо не было.
Спустя минуту Домминико расположился в небольшом кресле, стоявшем в гостиной, а почтенная вдова Мария Мадзони сидела напротив. На небольшом столе уже успели появиться вино и сласти, но инквизитор их не коснулся.
– Полагаю, ваш визит связан с арестом моего постояльца? – В голосе вдовы слышалось скрываемое напряжение.
Circospetto покачал головой:
– Боюсь, что нет. Я здесь по поводу вашей дочери Катарины.
Кровь отхлынула от лица женщины:
– Моей дочери? Чем могло провиниться перед инквизицией невинное дитя?
Внутренне выразив сомнение по поводу невинности Катарины, Кавалли покачал головой:
– Никакой вины за ней нет – и надеюсь, не будет и впредь. Есть основания полагать, что ваша дочь стала жертвой злого колдовства. Скажите, как ее здоровье? Все ли хорошо?
Удивленная и испуганная, синьора Мадзони покачала головой:
– Увы! Утренние события вызвали в ней немалые душевные волнения – Катарина была привязана к своему учителю танцев. Она в своей комнате.
– Могу ли я увидеть ее? – спокойно осведомился Кавалли.
Лицо женщины приняло непроницаемое выражение – она прекрасно сознавала, что слышит не просьбу, но приказ.
– Конечно, – произнесла она наконец, – извольте пройти за мной.
Катарина Мадзони оказалась миловидной девицей в самом расцвете юной трепетной красоты. Ее, пожалуй, несколько портила только некоторая излишняя бледность, видимо следствие болезни. Она сидела у окна, читая какой-то небольшой томик. Увидев мать и гостя, Катарина отложила чтение и поднялась для приветствия.
– Катарина, это – синьоре Домминико Кавалли, секретарь инквизиционного трибунала. Он желает побеседовать с тобой.
Упоминание инквизиции вызвали у девицы легкую дрожь, с которой она, впрочем, быстро совладала.
– Хорошо, матушка.
Эти слова были произнесены самым покорным тоном, глаза говорившей были опущены, фразу сопровождал почтительный кивок головы. Непохоже, чтобы она чувствовала вину за что-то, – во всяком случае, так показалось Кавалли.
– Садись, дитя мое, – проговорил он спокойно. – Я хотел побеседовать с тобой о тех дурных снах, которые преследовали тебя недавно.
Эти слова вызвали удивление не только дочери, но и матери. Похоже, тревожные видения были семейной тайной. Тем лучше – лишний штрих к портрету всевидящей и всезнающей инквизиции.
– Скажи, когда впервые они посетили тебя? – спросил Кавалли негромко.
– Несколько месяцев назад, – тихо ответила девушка, – за несколько дней до того, как впервые проявился мой недуг. Сон повторялся каждую ночь, а потом проступила болезнь…
– Синьоре Нуафьер в то время уже проживал в вашем доме?
– Нет, он появился куда позже.
– Полагаю, в то время он еще не прибыл в Венецию, – добавила мать.
Circospetto задумчиво погладил щеку.
– Не предшествовали ли этим снам некие неожиданные встречи или странные события? Не появлялся ли в вашей жизни некто новый, доселе незнакомый?
Катарина задумалась.
– На приеме у господина Боккаччо, – произнесла она после некоторых размышлений, – я познакомилась с необычной девушкой. Она была чуть младше меня, но наделена столь удивительной красотой, что я даже не обратила внимания на ее юность. Она назвалась Лукрецией – это старинное и редкое имя показалось мне очаровательным. Внешность ее была необычна: золотые волосы, плавные черты. Когда я спросила, откуда она родом, Лукреция ответила, что из Рима. Я всегда мечтала посетить Вечный город и потому засыпала ее сотней вопросов. Она отвечала мне сдержанно, словно боялась раскрыть какой-то секрет. А потом… потом она начала вести себя странно. Мы остались на балконе, она гладила мою руку и целовала меня в щеку, говоря, что наша дружба определена судьбой и переродится в нечто большее. Я смутилась и ушла.