Теперь об отношении Хемингуэя к коммунистам. Хотя американские биографы утверждают, что он после испанской войны «перестал интересоваться политикой», и приводят в доказательство письма Перкинсу («я не партийный писатель») и слова, якобы сказанные Джозефу Норту: «Мне нравятся коммунисты как солдаты, но как проповедников их ненавижу», есть и другие свидетельства. В письме Рольфу, предлагавшему вступить в компартию США, Хемингуэй говорит, что не может принять партийную дисциплину, но по-прежнему считает, что «было прекрасно сражаться за то, во что мы верили»; он поссорился с Бесси и Вольфом, но других коммунистов — Дюрана, Рольфа, Хуана Маринелло — продолжал числить в друзьях. Наконец, он обожал «рыцарей плаща и кинжала» и в мечтах, возможно, видел себя Филипом Роулингсом. Хейнс и Клер считают, что он был «романтиком-дилетантом» и ему просто нравилось воображать себя шпионом. Так что мог согласиться, наверное. Но — согласился ли?
Если да, то почему, так любя рассказывать о своих подвигах, действительных или мнимых, никогда никому не упомянул об этом? И главное, если согласился работать — почему не работал? Нравилось играть в шпионов — так почему ж не играл? Почему «потерялся» в Китае? Запил и забыл? Ладно, допустим, что в Китае ему недосуг было встретиться со связным, а по возвращении он запамятовал, что его завербовали, и поэтому не пришел к Норту и ничего ему не рассказал. Но почему Норт не мог сам посетить его, расспросить о поездке, и тогда Голосу было бы что доложить в Москву?
Возникает версия, на первый взгляд абсолютно неправдоподобная, зато объясняющая это противоречие. В романе Грина «Наш человек в Гаване» герой, ради денег согласившийся стать резидентом разведки, в отчетах придумывает несуществующих агентов. А теперь вернемся к отчету Голоса. Он лично с Хемингуэем не встречался, донесение о вербовке основано на словах Джозефа Норта, человека, никогда не бывшего другом Хемингуэя, но, возможно, желавшего им казаться. Норт якобы упрекнул Хемингуэя за ошибки в «Колоколе», а тот извинился и сказал, что согласен на вербовку, дабы их загладить. Невозможно поверить, что Хемингуэй перед кем бы то ни было извинялся за свой роман, куда вероятнее другая сцена: Норт сказал Хемингуэю, что в его романе есть «ошибки», Хемингуэй ответил «Да пошел ты!», после чего Норт, не желая признать унижения, отрапортовал Голосу, что вербовка прошла успешно, а Хемингуэй, как персонажи Грина, не подозревал, что его «завербовали». Трудно в такое поверить? Что ж, мы еще будем возвращаться к этому вопросу.
В Гонконге Хемингуэи провели месяц. Пестрое сборище — гоминьдановцы, коммунисты, японские шпионы, британские военные — Хемингуэй писал, что опасность так давно висит над городом, что стала привычной и люди «веселятся без удержу». Познакомились с англичанином Абрахамом Коэном, много лет служившим в китайской полиции, — Хемингуэй собирался написать о его приключениях книгу. Коэн свел новых друзей со вдовой первого китайского президента Сунь Ятсена, он же рекомендовал, какой участок фронта выбрать для осмотра. В первых числах марта выехали в 7-ю военную зону гоминьдановской армии — в Шаогуань. Всюду грязь и неразбериха, ехать пришлось на лошадях, таких низкорослых, что Хемингуэй, по его словам, не мог понять, то ли он сидит на лошади, то ли несет ее. Военных действий не было, но в честь приезда американцев китайский генерал устроил спектакль, приказав открыть огонь по предполагаемым позициям врага, потом разыгрывались пропагандистские пьески — муж наслаждался обстановкой, жене казалось, что она попала в сумасшедший дом. В 1978 году Марта опубликовала мемуары «Путешествия в одиночку и со спутниками»; на основе ее воспоминаний и других материалов Питер Морейра в 2006-м издал книгу «Хемингуэй на китайском фронте: его шпионская миссия с Мартой Геллхорн», где описал, как мучительно было путешествие мужа с женой, абсолютно разных и по-своему неуравновешенных: Эрнест пил беспробудно, Марта приходила в ужас всякий раз, когда сталкивалась с «народом», который она любила только в теории.