Согласно правилам приличия, миссис Фулхэм должны были охранять не солдаты, а специально назначенная тюремщица. Миссис Флоренс Грей была евразийкой. Почти карлица, со смугловатой кожей, в странной, не то церковной, не то военной униформе, она размахивала связкой огромных ключей, казавшейся утрированным цирковым реквизитом - наподобие клоунских приспособлений. Миссис Грей весьма оживленно жестикулировала и отличалась говорливостью. Августу отвлекала ее болтовня, хотя выбор тем был весьма ограничен и сводился к выпадению прямой кишки, которым страдал супруг миссис Грей - тоже метис, а по профессии таможенник. Пару раз она тайком проносила фрукты - это одолжение, вероятно, повлекло за собой неприятности, так как в один прекрасный день миссис Грей окончательно заменили на миссис Джэксон - англичанку с незапоминающейся внешностью, если не считать ее стоп, толстых и громоздких, слово утюги. Англиканский священник с ароматом кофе изо рта пришел побеседовать с Августой о Боге, но, отказавшись от роли невинной жертвы, она шокировала преподобного отца такими речами:
— И все из-за какой-то горстки мышьяка... Столько шума из-за капельки яда... Из-за горсточки мышьяка... Взгляните: у меня выпали волосы... Словно я сама приняла мышьяк...
Августа часами лежала неподвижно, свернувшись клубочком на тюфяке и, хмуря брови, пыталась разгадать загадку. Она старалась вспомнить все, что могло накликать беду: взгляд Кали-Дурги, зеленый отблеск изумруда, а самое главное, неотвязное прозвище «Джимова дочка»... Хотя нет, скорее уж, вальс (ведь когда-то давно в Хаммерсмите миссис Гамильтон научила ее танцевать) - «нас пленяет, опьяняет дивный миг»: Генри Кларк - вот кто накликал беду. Счастье и горе казались абсолютными величинами, вторгающимися в человеческую жизнь по капризным велениям судьбы. С помощью хитростей и чар можно притянуть первое и отогнать второе, но эти приемы еще нужно знать. Августа их не знала и теперь устремлялась в пучину бедствий, самым жестоким из которых были показания Кэтлин. Августа, конечно, замечала, как дочь ревновала ее к Кларку, но даже предположить не могла, что в девочке вспыхнет подобная ненависть. Именно ненависть, ведь Кэтлин прекрасно понимала, о чем говорит, и вполне могла бы промолчать. Маленькая гнида... Точь-в-точь как тогда в Брайтоне...
Верховный суд заседал в зале с тридцатифутовым потолком, тонувшем в бескрайней темноте, откуда фестончатыми шторами, покрытыми вековечной пылью гобеленами ниспадала паутина. Целый мир - затейливая галактика с произвольно пересекавшимися путями и растянувшимися бархатистыми завесами, где пауки с физиономиями инопланетян свысока взирали на человеческую суету. Эти грозные паруса слабо колыхала издыхавшая панкха, помавая своим большим крылом, ее шнурок без конца выписывал одну и ту же траекторию. Судьи восседали за столом, покрытым зеленой скатертью - явно из бильярдного сукна, придававшего ему пошлый, даже непристойный вид. Расставили в ряд графины и стаканы: уже наступил февраль, и неожиданно могло потеплеть. Извращенное воображение ремесленников украсило скамью подсудимых в ложноренессансном стиле - веселыми и кривляющимися рожами, угрюмыми химерами, страдающими гарпиями, не говоря уж о зарослях цветной капусты посреди листьев сельдерея и скачущих фавнах, плавно переходивших в акантовую вязь.
Миссис Джэксон усадила за этим игривым фасадом Августу в саржевой юбке табачного цвета, ставшей отвратительно узкой, и в высоко застегивавшейся блузке. Лысую голову покрывал тропический шлем, завешенный золотисто-розовым газом и затенявший лицо. Кларк сидел рядом - весь в черном.
Председатель, сэр Генри Ричардс, с надменными розовыми глазами, открыл судебное разбирательство: корону представляли мистер Райвс, сэр Чарльз Росс Элстон и мистер Малкольмсон, Кларка защищали мистер Говард и мистер Чин, Августу - мистер Пирсон и мистер Сорабджи.
Весь первый день заняло чтение показаний, и суд удалился еще до его окончания. На следующий день прокурор сообщил присяжным о намерении перейти непосредственно к фактам, минуя предварительные замечания. Он призвал сосредоточиться на ценных свидетельствах и уликах, большую часть которых составляли отрывки из писем миссис Фулхэм к Кларку. Эту переписку - предмет скандала, камень преткновения - еще раз зачитали и обсудили, пояснили и разжевали каждую фразу, хотя этот тщательный анализ был пока лишь подготовкой.
«Я и не думала, что буду так сильно тосковать по мужу», - написала Августа незадолго до того, как предложила найти новое средство его уморить. Присяжные даже не пытались постичь психологию, ответственную за подобное противоречие, ибо это выходило за рамки их компетенции. Никто не задавался вопросом: раз миссис Фулхэм убила своего мужа, возможно, это был единственный способ спастись от равнодушия? Вместо того чтобы погубить супруга путем преступного бездействия, она предпочла навсегда забальзамировать его в благоуханной подземной гробнице убийства: «Yet each man kills the thing he loves...»