Нана не открыла мне дверь, а я притащила тяжелую сумку с продуктами. Я только хотела покормить ее... Ее мать уже почти не вставала с постели, ничего не готовила. Они лежали в одной комнате — каждая на своей кровати и лицом к своей стене...
Нана подкатилась к двери в инвалидном кресле, на которое я еще вчера посадила ее, и сделала мне "пр-р-р" в замочную скважину.
Я была в ужасе — значит, ночь она провела сидя. Значит, вечером у матери не хватило сил переложить ее в постель. Я-то понадеялась на нее — поднять Нану и усадить в кресло она не может, а кое-как вывалить ее на кровать ей до этого случая удавалось. Наверно, ей очень было плохо, если Нана до сих пор в кресле... И она не смогла сейчас встать...
Я просидела спиной к двери на резиновом коврике весь день, я стучала в дверь затылком, локтями... Я хотела покормить их, но пришлось тащить сумку обратно... Я в метро, в моем коридоре. Мне тяжко! Здесь нет почти красок — бежевые стены нежны, но столько света! Как будто я не в коридоре, а в луче прожектора.
А слабоумие — оно одушевлено? Все ясней и ясней становится мне, что очертаниями оно напоминает Грузию. Оно делается все злей, настойчивей... Оно поднимается изнутри, как тошнота... А Грузия — пропасть... И черножопый призрак сам не умирает до конца, и мне умереть не дает... Смерть заключается в яйце, надо разбить яйцо, чтобы все умерли... Кажется, мне удастся последнее хулиганство... Я начинаю одно за другим выхватывать яйца из сумки и швырять их в стены. Я в метро, в том переходе... Одна за другим растекаются они по стенам, я размазываю их рукавом, я вся в грязи, в слезах и в восторге, я буйствую напоследок.
Но одно яйцо никак не бьется... Или я совсем уже без сил, или как-то не так бросаю его, но оно отскакивает от камня, как мячик... Я топчу его ногами... Оно скользкое, оно испачкано слизью — весь длинный коридор в этой яичной слизи... Я поскользнулась, упала, проехала на пузе полметра по наклонному полу... Я изрезала руки скорлупой, я не могу больше, мне худо...
Вот так это было. Я теперь почти всегда дома и почти бесстрастна. Только погода, зелень за окошком, да полумертвый грузин отвлекают меня от работы.
Я не знаю, что там с Наной. Иногда она звонит мне — обычно только для того, чтобы пукнуть в трубку или наговорить медленных и запутанных гадостей. Кто убирает за ней и кормит — не знаю.
Мне противна моя работа, но я пишу. Пишу медленно и, может быть, когда-нибудь достигну ясности.
А впрочем...
Больше всего на свете я люблю молчать.
Прощайте.