в Кане: он был построен как часть фарфорового завода, когда на нем все еще работало несколько тысяч рабочих, и это считалось пороком по многим причинам, частично потому, что он был построен для так называемой братской нации вьетнамского народа, что имело смысл, поскольку рабочие столы фарфорового завода были заполнены в основном вьетнамскими гастарбайтерами, хотя, конечно, там жили не только вьетнамцы, но и многочисленные другие сыновья и дочери таких же «братских» наций, родом из Африки и других континентов; но это было также и недостатком, поскольку жизнь здесь всегда шла определенным образом, и по этой причине было слишком легко представить, как все будет идти в этом Хоххаусе, говорили жители Каны друг другу в начале, когда началось строительство, все эти мужчины и в три раза больше женщин вместе в одном здании, это было бы здорово, ну, но ни один местный житель не мог предсказать, что в итоге произойдет на самом деле, болото, как резюмировал заместитель — это было как раз в то время, когда его назначили заместителем здания; место суперинтенданта оставалось вакантным, так как не было никого, кто мог бы его занять, — по сравнению с этим Содом и Гоморра — ничто, nada, депутат взорвался перед соседями по Эрнст-Тельман-штрассе через год после того, как сюда въехали вьетнамцы, нам здесь нужна полиция, сказал депутат, настоящие полицейские, и он составил протокол, но тщетно, никто не пришел, похоже, это то, что они задумали для Фарфорового завода, они планировали это именно так, это в пятилетке, товарищи, местные жители — которых Фарфоровый завод всех уволил — хохотали в пабе ИКС, в основном Хоффман, который был шутником в ИКС, но также и в Грильхойзеле, мужчины бегут, он рассказал своей глупой аудитории, только представьте, я слышал это от депутата, мужчины там — вьетнамцы, черные, желтые или ярко-синие, они не возвращаются домой после работы, но вместо этого они пробираются домой, вот насколько эти дамы по ним изголодались, и, конечно, это закончилось большим количеством подколов, и не только в пабе IKS; но затем это закончилось, и как это началось, тема самого Хоххауса начала угасать, через некоторое время никто не интересовался тем, что происходит в Хоххаусе, ничего особенно интересного там и так не происходило, но его сомнительная репутация осталась, особенно после того, как Фарфоровый завод объявил о банкротстве, и начиная с начала 1990-х, когда он оказался в руках частной фирмы в Мюнхене и мог нанять всего несколько сотен человек, вьетнамцы разъехались по домам, и в основном квартиры в
Хоххаус оставался пустым, а те, что не пустовали, были заняты в основном студентами, обучающимися в университете в Йене, и несколькими пожилыми людьми, живущими в одиночестве, и, конечно же, Флориан, живший в конце седьмого этажа, едва мог это осознать, настолько он был счастлив, когда Хозяин вселил его: это была его самая первая собственная квартира, он был полон чувства невыразимого удовлетворения, когда, после того как туда занесли кровать, стол и несколько стульев, он мог оставаться там один, он надел рабочий комбинезон и фуражку Фиделя Кастро и, прижимая к себе рюкзак, слегка опустив голову, потому что потолки были низкими по сравнению с его ростом, он начал ходить взад и вперед между главной комнатой и кухней, он несколько раз открыл кран в ванной, чтобы убедиться: даже после второго, третьего или четвертого раза вода все еще текла, он был счастлив, он посмотрел в окно, откуда открывался прекрасный пейзаж, горы, окружающие Кану, конечно, не все из них, но он все еще мог видеть Доленштайн отсюда, с седьмого этажа; Раньше его единственным имуществом был этот рюкзак, а теперь у него был стол, кровать и три стула, и всё это было его, всё для него, который никогда не мог владеть почти ничем, потому что в Институте личная собственность не разрешалась, только рюкзак, который ему выдали по прибытии, поэтому он не имел особого представления о том, каково это – иметь что-то, например, что у такого человека, как он, теперь будет своя квартира, его радость длилась неделями, месяцами, и, по сути, она так и не прошла, она лишь смешивалась с благодарностью, которую он чувствовал к Хозяину, и через некоторое время он перестал различать эти два понятия, он смотрел на склоны Доленштайна, на заснеженные леса зимой, на свежую зелёную листву летом, и думал о Хозяине, иногда, вставая из-за стола, он даже гладил его край, вот так, бессознательно, он гладил край стола, и в такие моменты он всегда думал о Босс, как он должен был быть благодарен за все это, эту квартиру, этот стол, все, и так ничего особенного не изменилось в квартире после того, как он переехал, иногда Босс хотел подарить ему шкаф или настоящее зеркало в ванной, но Флориан сказал нет, он принял только лампу для чтения и что-то вроде деревянной скамейки, которая когда-то использовалась в гостевом доме, которую Босс нашел где-то, но он принял это только с трудом, потому что он хотел сохранить первоначальное состояние квартиры, желая, чтобы она всегда оставалась такой