Густав Майринк
Химера
Спелый солнечный свет лежит на серых камнях — старая площадь мирно проживает остаток воскресного дня.
Прислонившись друг к другу, дремлют усталые дома с провалившимися ступенями и укромными уголками, с неизменной мебелью красного дерева в крохотных старомодных гостиных.
Тёплым воздухом дышат их зоркие растворённые оконца.
Одиночка медленно идёт но площади к церкви Святого Фомы; она кротко взирает сверху вниз на спокойную картину. Входит. Благоухание ладана.
Со вздохом захлопывается тяжёлая дверь. Яркие краски мира сгинули — солнечные лучи, зелёно-красные, струятся сквозь узкие окна на священные камни. Там, под камнями, праведники отдыхают от мирской суеты.
Одиночка дышит мёртвым воздухом. Умерли звуки, благоговейно замер собор в тени тонов. Сердце бьётся тише, упиваясь густым запахом ладана.
Путник бросает взгляд на кучку скамей, благочестиво столпившихся у алтаря, как будто в ожидании предстоящего чуда. Он — один из тех немногих живых, кто, пережив страдания, может теперь другими глазами смотреть в иной мир. Он чувствует таинственное дыхание вещей — скрытую, беззвучную жизнь сумерек.
Сокровенные, тайные мысли, зародившиеся здесь, беспокойно мечутся, чего-то ища, в пространстве. Существа, лишённые плоти, радости и боли — мертвенно-бледные, как чахлые побеги, выросшие в темноте.
Молчаливо-торжественно раскачиваются красные лампады на длинных, покорных нитях; воздух колеблют золотые крылья архангелов.
Но что это? Тихий шорох под скамьями!.. Добежал до молитвенной скамьи и притаился.
И вот уже крадётся из-за колонны…
Синеватая человеческая рука!
Проворно перебирая пальцами, она, как кошмарный паук, быстро семенит по полу! Прислушивается. Карабкается по металлической стойке и исчезает в церковной кружке.
Серебряные монеты тихонько звенят.
Одиночка задумчиво провожает её глазами, его взгляд останавливается на старике, сидящем у колонны. Они серьёзно смотрят друг на друга.
— Алчных рук здесь хватает, — шепчет старик.
Одиночка кивает.
Из темноты выползают призрачные существа. Медленно, их движения едва уловимы.
Улитки-богомолки!
Женские головы, шеи, плавно переходящие в холодные, слизистые тела — с платками на голове и чёрными католическими глазами — беззвучно сочатся они по холодным камням.
— Они живут одними молитвами, — говорит старик. — Все их видят у дверей церкви, но никто не замечает.
Когда пастор служит мессу, они дремлют в своих углах.
— Мой приход помешал их молитвам? — спрашивает Одиночка.
Старик подходит к нему слева:
— Чьи ноги стоят в живой воде, тот сам молитва! Я знал, что сегодня придёт тот, кто можетвидеть и слышать.
Жёлтые блики, словно блуждающие огоньки, скачут по камням.
— Видите золотые жилы внизу, под плитами? — Лицо старика озаряется.
Одиночка качает головой:
— Так глубоко я не вижу. Или вы о другом?
Старик берёт его за руку и подводит к алтарю.
Безмолвно высится Распятый.
Тихо движутся тени в тёмных нефах за выпуклыми, искусно выкованными решётками призраки монастырских воспитанниц давно забытых времён, которые никогда уже не вернутся, непонятные, жертвенные, как запах ладана.