Ты, верно, хочешь спросить: а Штейнберг? Он уволился из института и уехал со своей Верой Никандровной на Кавказ. Они были завзятые альпинисты. По слухам, Леонид Михайлович напрочь ушел из науки и устроился где-то на Кавказе не то инструктором, не то проводником в горах.
И вот однажды осенью…
Круглов выпрыгивает из трамвая в дождливый вечер и устремляется в булочную. Купив хлеба, бежит в аптеку, там, заглядывая в список, справляется о лекарствах, покупает то, что есть, выскакивает на улицу.
Наконец добирается до дому.
Это та самая комната в коммуналке на улице Марата. Но теперь в ней что-то передвинуто, появилась детская коляска — плетеная корзина на колесах. В углу над электроплиткой сушатся на веревке пеленки.
Маша, в зеленом халатике, с небрежно заколотой белокурой гривой, склонясь над тахтой, перепеленывает хнычущего Костю. Ей помогает Люба Куликовская, толстушка в очках.
— Как ты думаешь, это нормально, что он так много писает? — говорит Маша.
— Не знаю. — Люба поднимает брови. — По-моему, нормально.
— Здравствуйте, мужчина и женщины! — возглашает Круглов, входя в комнату.
— Юра, не подходи к ребенку! — говорит Маша. — Ты холодный с улицы.
— Я не холодный, но мокрый. Впрочем, не я один, судя по вашему занятию. — Он принимается выгружать из сумки покупки. — Картошка, хлеб, пельмени…
— Детскую присыпку купил?
— Да, вот она. И бинты есть.
— А марганцовку?
— Марганцовки нету.
— Ну конечно. Пельмени есть, а то, что нужнее всего… — Маша берет запеленатого Костю на руки и ходит с ним по комнате. — Не плачь, Костенька. Не хнычь, мой маленький. Папа нам пельмени принес.
— Где пельмени, Юра? — деловито осведомляется Люба. — Поставлю варить.
— Кто-то звонил, спрашивал тебя, — говорит Маша. — Нет, не назвался. Адрес только спросил. Юра, Костьке на зиму нужно одеяльце новое. Хорошее, рублей на двести.
— Двести? — морщит лоб Круглов. — Машенька, в этом месяце не выйдет. Мы же убухали весь загашник в твои сапожки.
— А что, мне босиком ходить прикажешь?
— Да ты что…
— Ладно, ладно. Но в октябре уже нужно будет одеяло. Ну что ты плачешь, мой маленький? Проголодался, что ли? — Она смотрит на часы. — Еще полчаса до кормежки.
— Да покорми его. — Круглов зажигает лампу на своем шатком письменном столике. — Он же явно просит.
— Нельзя досрочно.
— Всюду запреты… Ну, надо к завтрашнему уроку готовиться… Черт знает во что превратилась матушка биология… Чему приходится учить ребят… Капуста породила брюкву, как говорил один мой знакомый… Люба, — взывает Круглов к вошедшей подруге, — вот скажи со всей свойственной тебе справедливостью: можно отказать человеку, если он просит есть?
— По-моему, если человек просит, — тихонько посмеивается Люба, — то надо уважить.
— Ах, ах, какие все добренькие, — говорит Маша, — одна я злодейка. Ну ладно, уговорили. Накормлю моего сверхсрочника.
Она садится на тахту, дает ребенку грудь.
Некоторое время тихо. Только слышно, как с аппетитом чмокает Костя и как шелестит Круглов за столом страницами книги.
Резкие два звонка.
— Господи, кого это несет? — недовольно говорит Маша.
Круглов выходит из комнаты, открывает дверь — и отшатывается, изумленный:
— Леонид Михайлович?
— Да. — Штейнберг в шляпе, в мокром плаще входит в коридор. — Здравствуйте, Юра. Вы вроде стали ниже ростом.
— Ага… то есть нет, рост у меня тот же… Вешайте сюда, — показывает Круглов на вешалку у двери в комнату. — Одну минуточку. — Он скрывается в комнате, секунды через три выходит, говорит смущенно: — Понимаете, жена кормит ребенка и, если вы не против…
— Я не против. У меня дело совсем короткое. На этот сундук можно сесть?
— Да, конечно! Извините, Леонид Михайлович, но я не ожидал… Мне говорили, вы на Кавказе…
— На днях возвратился оттуда.
— Это вы звонили мне сегодня?
— Да. Я думал, вы работаете в институте, я же сам заявку на вас писал. Позвонил Рогачеву, а он говорит — нет, Круглов у нас не работает.