— Человечество возникло по ошибке? Знаешь, Ленечка, тебе надо пореже ходить в горы. А то додумаешься до…
— Ладно, ладно. Нам, конечно, трудно, просто невмоготу расстаться с привычной мыслью, что мы, человечество, — венец мироздания, его главная цель.
— Если мировой разум так здорово ошибся, то почему же он просто не сдунет нас с планеты, как пыль?
— А зачем? Человечество и без того ведет дело к самоуничтожению. Вытаптываем, заплевываем среду своего обитания. Ядерной дубиной размахиваем…
— Давай не будем делать из человечества популяцию непроходимых идиотов.
— Согласен, — кивает Штейнберг. — Тем более что мы жаждем его облагодетельствовать. Ладно, вернемся к нашим баранам, то есть к самим себе. Визуально ты за эти два половиной года не изменился нисколько, но я хочу посмотреть твои записи и анализы.
— Анализы — полная норма. А у тебя как?
— Тоже. Ну так что, Юра, давай подготовим материал для публикации. Пора объявляться.
— Леня, — не сразу отвечает Круглов, — может, не стоит торопиться? Мало еще времени прошло.
— Да сколько тебе надо?
— Не знаю… Ну хотя бы лет пять пусть пройдет.
— Боишься? — строго спрашивает Штейнберг.
— Не то что боюсь, а…
— А страшно, — заканчивает Леонид Михайлович. — Ну хорошо, не будем торопиться.
— Но прошло не пять, а целых тринадцать лет, прежде чем мы со Штейнбергом решили объявиться. Пожалуй, это достаточный срок для того, чтобы судить об устойчивости эффекта, не так ли? А эффект, достигнутый нами, был устойчив. Все анализы, все доступные приборам записи биоритмов, жизнедеятельности клеток свидетельствовали именно об устойчивости. Они не показывали никаких изменений. Иными словами: опыт, который мы очертя голову поставили на себе в марте 60-го года, оказался успешным. Он словно остановил разрушительную работу времени в наших организмах. Мы и внешне не изменялись, не старели, хотя в 73-м году мне исполнилось пятьдесят пять, а Штейнбергу шестьдесят.
Мы подготовили статью для теоретического журнала по биологии. Статья несколько раз летала с Кавказа в Ленинград и обратно, прежде чем приобрела строгий и доказательный вид. Ни одного лишнего слова. Только факты и цифры, схема бесперебойной доставки к нейронам питательных веществ, схема удаления из клеток мозга конечных продуктов обмена. И в заключение — весьма сдержанные выводы. Никаких громких фраз о вечной молодости и тому подобных штучках, которые Штейнберг называл лирикой. Частный случай регулирования обмена веществ в головном мозге и рост активности нейронов под воздействием экстракта вероника. Вот так мы это определили — как говорится, скромненько и со вкусом.
В журнале статьей заинтересовались. Замредактора, который, собственно, и вел журнал, пригласил меня, расспросил, напоил хорошим кофе и сообщил следующее: получен положительный отзыв от авторитетного ученого, теперь статью послали к другому авторитету, но это так, для проформы; редколлегия решила публиковать статью в одном из осенних номеров. Я послал Штейнбергу телеграмму, заканчивающуюся словами «виват соавтору со чады и домочадцы».
Кстати, о чадах. Как раз тем летом Галочка окончила школу и прилетела в Ленинград поступать в медицинский. Само собой, с ней прилетела Вера Никандровна…
— Вы с ума сошли, такую тяжесть тащить из Гаджинки! — С этими словами Люба встречает, впускает в квартиру гостей. — Здравствуйте, Верочка! Здравствуй, Галочка, миленькая!
Женщины обмениваются поцелуями и междометиями, а Круглов, принявший из рук Веры Никандровны сетку с огромным арбузом, качает головой:
— Ну и ну! Арбуз величиной почти с земной шар.
— Не могли же мы, дядя Юра, оставить вас без любимого фрукта, — звонко объявляет Галя, смеясь и подставляя щеку для поцелуя.
— Вас? Да ты что, Галочка? Забыла, что мы на ты?
Галя стала прехорошенькой девушкой. Ей восемнадцать!
Темно-русая, как Вера Никандровна, невысокая, хорошо сложенная, она все время в движении, вскакивает, ходит по комнате, не сидится ей на месте. И загорелое лицо подвижно, изменчиво, то выражает интерес к тому, что рассказывает мать о конкурсе в мединститут и об ее, Гали, шансах, то — мимолетную скуку. Всякому шутливому слову она рада, хохочет по-детски, долго, до полного насыщения смехом.
— Ну а как там поживает великий альпинист? — вопрошает Круглов. — Все лазит по горам или перешел на горизонтальный образ жизни?