— Не уезжайте! Дядя Георгий, не уезжайте! Не уезжайте!
Круглов гладит его по голове.
— Ну, ну, Игорь, с чего ты взял? Ну-ка успокойся. Будь мужчиной. Никуда я не уезжаю.
Он ведет мальчика в комнату и велит лечь в постель. Черемисин, потрогав ладонью лоб Игоря, разматывает бинты, осматривает ранку на животе, мазью смазывает.
— Дядя Георгий, вы правда не уедете? — спрашивает Игорь.
— Да… Не уеду. Спи, дружок.
Круглов возвращается на веранду. Вскоре и Черемисин выходит. Ася засуетилась было, ведь давно пора обедать, но Круглов говорит ей:
— Не затевайте обед. Не надо. Только чай.
На Карабурун опускается вечер. Темнеет по-южному быстро, без томительных сумерек: только что, казалось, еще было много свету — и вдруг темнота, не различишь лица сидящего против тебя человека.
Над верандой Черемисиных вспыхивает лампочка в абажуре, стилизованном под керосиновую лампу.
Молча пьют чай с абрикосовым джемом, с кизиловым вареньем — у Аси всегда что-нибудь вкусненькое к чаю.
Странное молчание: в нем слишком много недосказанного. Бывает ведь так: прочертит ли вечернее небо метеор или как-нибудь иначе напомнит о себе мироздание — и умолкнет разговор о сегодняшнем, насущном, и не знаешь, решительно не знаешь, как потечет жизнь дальше.
— Ты сегодня не поливал сад, — напоминает Круглов племяннику.
— Ничего страшного, — отвечает Черемисин. — Вы не закончили, дядя Георгий. Вы сказали: в тот день компьютер выдал распечатку…
— Да. — Круглов аккуратно подбирает ложечкой джем с розетки. — Он обработал все данные и выдал неожиданный ответ. Со старательностью того самого, который лоб расшибет, если его заставят молиться, компьютер рассчитал продолжительность эксперимента… который мы поставили, Галя, в шестидесятом с твоим отцом… Собственно, чему тут удивляться… В том-то и заключался смысл эксперимента, чтобы постепенный износ организма преобразовать в ступенчатый. Вот и подошло время ступить… Ну да, ступить на эту ступеньку… У Штейнберга она пришлась на седьмое марта… а у меня на девятнадцатое августа… на завтра…
И опять тишина. Только прошелестел листвой вечерний ветерок. Да с улицы донеслась музыка, полная неистребимого оптимизма, — сорвалась, верно, с магнитофона случайного прохожего.
— Дядя Георгий, но ведь это… — Голос у Михаила срывается. Зачем-то он раскатывает засученные рукава рубашки. Суетливость его движений как-то не вяжется со степенной повадкой доктора Черемисина, геронтолога, специалиста по старикам. — Это может быть компьютерной ошибкой…
— Нет. Штейнберг умер седьмого марта, как и было предсказано.
— И потом… Если вы добились такого потрясающего результата, то можно и без компьютера… без расчета продолжительности… Жить полноценной жизнью, не зная своего часа… Впрочем, что теперь говорить…
— Нет, почему? Это вопрос существенный. Прочти, если хочешь, в моих записках. Завтра… А если коротко, то тут дело в том, что без компьютера трудно рассчитать дозу. Да не то что трудно, а опасно это — рассчитывать вручную. А ведь нужно каждые два-три месяца подзаряжаться… Ну вот… Раз за разом накапливается информация в памяти компьютера… Да еще и этот закон кратности, который я сформулировал… он, собственно, и наводит на точное определение срока… Полноценная жизнь? Да, конечно. Но так уж она, жизнь, устроена, что за все надо платить. Вот и мне… как Дориану Грею… пришла пора… Ну, чего уставились? — говорит Круглов грубовато. — Эка невидаль — старикан, зажившийся на свете…
Ася вдруг, всхлипнув, кидается Круглову на шею. Кажется, только сейчас до нее дошло.
— Ну что ты? Что ты? — Круглов мягко отстраняет ее. — Не надо, Асенька. Только не надо плакать, ребята.
Он смотрит на Галю, по-прежнему стоящую в углу веранды. Нет, она и не думает плакать. Она, похоже, онемела, окаменела. Смолит очередную сигарету. Неподвижный взгляд устремлен в темную глубину сада — что она там видит? Что пытается разглядеть? Бог знает.
— Я рад, что повидал вас, Ася и Миша, — говорит Круглов. — Живите долго и хорошо. — Он смотрит на часы. — Пойдем, Галя. Проводи меня.
Они выходят из калитки на улицу и останавливаются, невольно захваченные зрелищем ночного моря, перечеркнутого широкой серебряной полосой. Полная луна взирает с высоты на Карабурун — город, прильнувший к теплой бухте. И так ярок сегодня лунный свет, что еле заметны фонари на улице Сокровищ моря, а на ступенях каменной лестницы видна каждая трещинка.
Круглов и Галя медленно спускаются по лестнице. Он держит ее руку крепко и бережно. И кажется ему, что вышли просто на прогулку, как до них ходили по этой старой лестнице тысячи и тысячи людей, одетых в древнегреческие хламиды, а потом — в бархатные генуэзские плащи, и в татарские одежды, и в военную форму, и, конечно, в голубые джинсы — такие, какие на Галине.