Они замолчали. Сашке вдруг захотелось, чтобы этот час можно было закрыть в банке, законсервировать и поставить на полку повыше. Чтобы его никто не съел, чтобы он никогда не закончился.
— Завтра уйдешь? В Аль-Даир.
— Уйду. Днем.
— Обязательно?
Лида вдруг развернулась.
— А давай не ложиться. Совсем. Ты меня еще в коленки не целовал. И вот здесь, — она развернула руку. — И вот тут еще, — она указала куда-то себе под лопатку.
Штукатуркой в мансарде больше не пахло. Сашке все казалось, что он видит горную долину из своих снов, а над пиками взмывают в воздух люди-птицы с ногами-лапами, которым совершенно не нужно ходить, потому что зачем ходить, если можно летать? Пожалуй, такие вот зеленые глаза для химер самые подходящие — самые животные, самые яркие. И кожа белее снега, только горячая. А пальцы — тонкие и длинные, что возьмет она, пожалуй, куда больше октавы.
***
В портал она шагнула, даже не обернувшись. Воздух загустел, молекулы съежились, и в уши ударило. По коже побежала привычная волна мурашек, и в голове загудело. В зале, где остались бездельники из Совета, Сашка и другие переводчики, царил скользкий полумрак — по полу разливались пятна застывшего зиртония, и даже в воздухе, кажется, плавали его скользкие кристаллики. А здесь, за заслоном, дышать им было сладко и свободно. Весь Аль-Даир состоял из зиртония.
Из него же состояла и Лида.
Вернее, здесь ее Лидой не звали никогда. У нее было вязкое и тусклое имя — Хла, — и она даже не помнила, кто ей его подарил.
Дрит ждал ее у самого портала. Колыхался в воздухе полупрозрачной медузой, искрил усиками от любопытства, пыхал нетерпением. Лида смотрела сквозь него, с трудом разбирая очертания энергетических сгустков и привыкала к родным запахам. Пространство Аль-Даира было мягкое, почти бархатное, и витать в нем было приятно. Не то, что ходить неуклюжими ногами по твердой земле Сашкиного мира, мерзнуть голой кожей, чесать нос, когда пряди падают на лицо. В настоящей форме у Лиды не было ни волос, ни носа, ни кожи — но сейчас ей это выигрышным уже не казалось.
Прошлый вечер был странным. Хла догадывалась, что в людской форме должно быть хоть что-то кроме неудобства и тяжести, но этой ночью она вообще позабыла о том, что у Мирска есть земля и небо, а у Сашкиной комнаты — пол, потолок, окна и двери. Угловатое, причудливое, непродуманное тело вдруг стало легче пушинки, и никакой энергетический сгусток Аль-Даира не мог дать такого насыщения. А Сашка — этот болван смотрел на нее так внимательно, так вязко, что хотелось закрыть свои дурацкие человеческие глаза и никогда-никогда не видеть больше порталов. Не возвращаться в Аль-Даир.
Дрит, подрагивая, приблизился и замерцал.
«Как? Удалось?»
Хла хотела пожать плечами, но вспомнила, что плеч у нее в Аль-Даире нет.
«Совет готов. По прагу за каждый сот зиртония».
«Грабеж! По прагу…»
Дрит налился темным.
«Он все равно в их атмосфере не приживется».
«Оплата вперед?»
«Конечно».
Дрит сделался почти прозрачным.
«Тогда можно думать».
Хла подлетела к энергетическому сгустку и сделала ленивый глоток. Энергия была яркой и насыщенной, только на вкус никакая. У людей все эти разные блюда, соленое, кислое, сладкое… Засовывать все эти куски пищи в рот довольно странно, и в животе потом тяжко и плотно, зато ощущения совсем другие. Более… настоящие.
Хла мысленно поежилась и — мысленно же — усмехнулась. Она даже думать начала как человек. А пробыла-то в Мирске немногим больше суток. В прошлый раз было так же. Только вот проторчала она с людьми лет тринадцать. Нашла себе приемную семью, росла, как полагается местным, плохо выговаривала «р», учила какую-то ерунду в школе и удивлялась тому, какие люди бестолковые.
Но Сашка ей понравился сразу. Если бы не эта извечная тоска, которую, кажется, источали дохлые листья, она бы, может, осталась там подольше. Чувствовала, что Сашка смотрит на нее по-особенному, но Аль-Даир был ее домом.
Чтобы не путать людей метаморфными свойствами альдаирского тела, она придумала байку про химер. В Совете купились и считали ее этаким послом-посредником. Удобно. Дрит бы никогда не освоился в Мирске. Он не то что языка не знал — он бы дышать не научился.