Нехорошее предчувствие сжало грудь. Митин понял, что сейчас должно что-то произойти. Но он стоял, наблюдал за этими вытанцовывающими комочками, они гипнотизировали его, не давали пошевелиться.
— … видишь? Они вокруг тебя, — внезапно прорвался голос Михеева — словно в сон из реального мира.
— Да, я вижу. Здесь огни, — сказал Митин и посмотрел на детектор. Прибор показывал россыпь артефактов, точно в местоположениях огоньков.
— Что за огни? Какие огни?
— Не знаю, это артефакты. Они движутся, как живые.
— Попробую им приказать. Если это и есть наши импульсы, то они отзовутся.
Михеев умолк, а огоньки вдруг завибрировали сильнее, а затем собрались в единую шевелящуюся кучу.
— Ты велел им собраться?
— Да. Работает? Работает?!
— Да.
— Не может быть. Что, что ты видишь?!
— Это потрясающе. Жаль, сюда камеру не пронести, ты бы увидел сам…
Огоньки мерцали тускло-землистым оттенком, ритмично колыхались, будто дышали, изредка вздрагивали, как от прикосновения.
— Если бы я сошел с ума, я бы подумал, что они живые, — сказал Митин.
— Вот мы и посмотрим. Сейчас подгоню к тебе, попробуй взять одного.
— Только не переусердствуй. А то боюсь, набросятся.
— Немного придвину, совсем немного. Ты стой на месте, никуда, у тебя впереди сильное поле.
— Понял.
Сзади затрещало. Митин не сразу понял, что это автоматная очередь. Раздались крики, потом в спину ударило раскаленным, обожгло, перехватило дыхание, опрокинуло на землю. Ногу повело в сторону, словно что-то ее затягивало, затягивало… Остатками сознания Митин понял, что это аномалия тянет внутрь, из последних сил отвел ногу назад. А потом уже ничего не помнил.
Пришел в себя от резкой боли во всем теле. Горело буквально все тело, будто было без кожи. Митин попытался встать, но перехватило дыхание, рот моментально наполнился кровью. Перед глазами плыло огненное марево, воздуха не хватало. Он все еще лежал в аномалии, и только остатки воздуха в баллонах поддерживали жизнь, хотя дышать, кажется, было совершенно невозможно, раскаленный воздух обжигал легкие, нос, горло… Но нужно было во что бы то ни стало подняться и выбраться. Подняться и выбраться.
— Эээй… — выдохнул он, но тут же захлебнулся новым сгустком крови.
В шлемофоне было тихо. Что-то случилось снаружи, на помощь рассчитывать не приходится. Только на самого себя.
Подняться и выбраться.
Он все же приподнялся на четвереньки и сделал первый ползок. Кожу обожгло пронзительной болью до самого мяса, но закричать не получилось: не хватало воздуха. Оставалось стиснуть зубы и продолжать сантиметр за сантиметром преодолевать те несколько метров, что отделяли от границы аномалии.
Так, теперь немного левее, в прошлый раз было на десять вправо, значит теперь… Нет, было на пять вправо. Или все-таки на десять? Нет, на пять, точно на пять. Теперь влево надо. Надо подняться и выбраться.
Из носа выплеснулся порядочный сгусток крови, Митин закашлялся. Что-то захрипело, захлюпало в легких, ближе к спине. Он помнил, что стреляли. Значит, там сейчас пуля. Лучше бы сразу уж…
Нет, нельзя так говорить. И думать нельзя, иначе не доползти. Доползти и выбраться. Доползти. И выбраться.
Теперь надо вправо. Совсем немного вправо. Если еще жив, значит, он все правильно делает. Пока правильно.
Осталось несколько сантиметров.
Как же невыносимо болит внутри.
Как прожигает кожу.
Дышать.
Дышать.
Дышать нечем.
Но, когда глаза окончательно застило горячим маревом, он перевалился через выжженную границу, ватными пальцами вслепую откупорил шлем. Холодный воздух охватил опаленное лицо, забился в разорванные легкие. Митин снова закричал, но из горла вырвался лишь хриплый стон. Он едва не потерял сознание, но усилием воли заставил себя вернуться в реальность, понимая, что может больше не очнуться. Сквозь огненный туман увидел два тела, распластанные на траве, — Михеев и Толик. Обломки оборудования. Только бы КПК уцелел.
Превозмогая невыносимую боль, Митин кое-как дополз до тела Михеева. В кармане у того нащупал наладонник и включил общую экстренную.
Он лежит на животе. Качаются перед глазами чьи-то ноги. Тело по-прежнему горит, но уже не так невыносимо. Шевелиться лень. Ноги рядом все время качаются и качаются. Его куда-то несут на куске брезента. Скафандра уже нет, но так не хочется шевелиться, чтобы осмотреть свое тело.
— Лежи, лежи, — незнакомый голос, — теперь будешь жить.