Проснулся среди ночи. Даже не мог посмотреть, который час. Голова гудела, во рту словно провели наждаком, хотелось пить. «Хоть бы бутылку с водой догадались поставить, — подумал он, — а то придется будить дежурного. Хотя, вряд ли кто услышит. А и услышит — никто не поднимется. Придется до утра терпеть». Потом подумал, как будет ходить в туалет. Ни катетера, ни утки.
«Вот обгажу им все простыни — пусть в следующий раз сами думают».
С такой мыслью снова упал в забытье без сновидений.
— Рома, Ромочка… — кто-то тряс его за плечо.
Митин приоткрыл глаза. Совершенно незнакомое женское лицо. Откуда она знает его имя? Ах да, он же в больнице, а в карте все и написано. Только ласковость эта ни к чему, лишне как-то.
В ответ он только простонал, давая понять, что слышит.
— Сейчас Вас доктор смотреть будет.
Ага, значит, этот Юсуп сподобился таки снизойти до рядового больного.
В эту минуту вошел невысокий, пожилой плотный мужчина с заметной проседью в угольно-черных волосах. Почему-то всем своим видом сразу располагал к себе.
— Ага, — приветливо кивнул Митину, — мне сказали, что вчера в себя пришли, это хорошо, это хорошо.
— Я все еще в Зоне? — Митин едва разлепил растрескавшиеся губы и добавил. — Пить дайте.
— Юля, воды принесите.
Медсестра продефилировала по палате в сторону двери. На этой хотя бы юбка была, только такого размера, что мало отличалась от пояса. Только и могут, что жопой вилять, а о себе мнения такого — будто и правда модели. А на деле — дальше медсестер с обоссанными утками не годились никуда. И желание быть красивой тут не при чем, это вызов. Только кому и зачем? Голыми ногами больным людям, которым самим до себя только и есть дела? Или надеются при помощи этих ног продвинуться дальше утконоски?
— Нет, не в Зоне, в госпитале, в Киеве. А меня зовут Азам Юсупович, — голос у врача был низкий, бархатистый.
— А зачем в госпитале? Я же не военный.
— Не военный госпиталь, а для Зоны специально, — пояснил доктор, — впрочем, это не важно. Важно то, что…
— С остальными что? — перебил его Митин.
— Ваш коллега погиб. Сожалею, — прямо ответил врач. Видимо, не раз приходилось ему давать подобные ответы.
— А Толик?
— Ваш проводник жив, он здесь находится, только в другом крыле. Если хотите…
Митин только помотал головой. Значит, Сережка погиб. Умер. Интересно, только теперь подумал о нем по имени. А то все Михеев да Михеев.
— Кто стрелял в нас?
— Не знаю, меня это не интересовало. Вас доставили в ужасном состоянии. Ожоги, пулевое ранение в легкое. Нужно было спасать, а не расследование проводить.
— Да, вы правы… Скоро я поднимусь?
— Пока сказать трудно, но месяца два у нас точно отдохнете. Как перевязка? Сильно болит? Не слишком туго?
— Нормально. Скажите, чтоб двойную дозу снотворного кололи. Скучно тут. И болит все. Болит все.
— Хорошо, — неожиданно согласился доктор, и Митин понял, что ничего тот не скажет. А спорить бесполезно.
Пришла медсестра со стаканом воды. Митин приподнялся, в тело будто впились бритвы, но он не обращал на боль внимания, жадно осушил пересохшим ртом весь стакан.
— Еще…
— Принесите бутылку, литра три. У вас есть такая большая, пластиковая, например?
— Найдем, Азам Юсупович.
— Вот и славно.
— И давно я тут?
— Две недели почти. Вас едва-едва успели вытащить. Часом позже — и лежали бы Вы сейчас не здесь.
Две недели! Митин на самом деле ужаснулся. А ведь кажется, что все случилось только вчера. Две недели выпало просто так. То-то странно ощущать волосы под носом. Должно быть, целая борода образовалась теперь.
— Когда смогу встать?
— А Вы куда-то торопитесь? — ласково улыбнулся Азам Юсупович. — На Вашем месте я бы Бога благодарил, что вообще сейчас в мягкой постели и в полнейшей безопасности.
— И Вас.
— Что меня? — не понял врач.
— И Вас благодарить нужно.
— Ну… — Азам Юсупович довольно мотнул головой, — работа такая.
Принесли воду. Митин припал к горлышку и пил, пил, пил, впитывал каждой клеточкой высохшего рта — воду. Наконец, отвалился в сторону, наполовину опустошив бутылку, булькая переполненным желудком.
— Черт, вот теперь можно жить…
— И нужно жить, — подхватил доктор, — ну, а теперь посмотрим Ваши ноги.
Лето прошло в бинтах. От постоянных перевязок начала отслаиваться кожа. «Это хорошо, — говорил Азам Юсупович, — новая вырастет. Прежняя все равно никуда не годилась». И это было правдой. Покрасневшая, шелушащаяся, она отваливалась кусками. Бывали ночи, когда Митин от боли не мог сомкнуть глаз ни на секунду. Но случались и редкие дни, когда боль отступала, чувствовался прилив бодрости. И тогда хотелось поскорее выбраться из этих выкрашенных в синее стен, сбросить сдавливающие тело повязки, как следует отмыться — и прочь отсюда, на свободу, домой.