— Не знаю… Даже не думала об этом. А ты?
— Я?.. Не знаю… впрочем, нет, знаю. Думаю, что каждый человек что-нибудь всегда хотел бы изменить. Так не бывает, чтоб все идеально шло.
— У меня, наверное, идеально. Я ничего не хочу менять.
— Тогда ты должна быть счастлива. Ты счастлива?
— Не знаю. Просто живу и не думаю об этом.
— А вдруг в этом и есть счастье: не думать о нем.
— О счастье?
— Да.
— Животные не думают. Они счастливы?
— Откуда ж мы знаем, о чем думают животные…
— Да не думают они ни о чем. Моя кошка ни о чем не думает, только как бы ей поцарапаться да пожрать.
Я неопределенно хмыкнул. Поддержать разговор о кошках было нечем.
— А у тебя живет кто-нибудь?
— Нет, никого нет. Я б собаку хотел, наверное. Но с ней возни много.
— А как же. Мы в ответе за тех, кого приручили.
Ну не мог же я, в самом деле, сказать, что собаку не разрешает заводить мама.
— Почему вы всегда собак хотите?
— Кто — вы?
— Ну вы, пацаны.
— Не знаю. Кошки как-то для вас больше, а собака — ну… это собака.
— А что ж такого в кошке, что ее только девушки хотят?
— Ничего. Должно быть, кому как. Но собака — это… мужественно и вообще…
— Как будто на границе с ней служить будешь, — посмеялась она.
— У нас дед на границе служил. Он и сейчас жив, в деревне только. Раньше собака с ним жила, с которой он служил. Туманом звали. Телок такой, только деда и слушался.
— Чем же его прокормить можно?
— Не знаю, дед его отходами какими-то кормил всегда. Говорил, что военные собаки ко всему привыкшие, что Туману ведро в день нужно всякой… фигни, короче. Вот так отходами его и кормил.
— А потом умер? Туман-то этот.
— Ну да. Лет восемь, наверное, прожил у деда. Потом умер.
— От старости?
— Наверное. Только деда и слушался. Без команды шага не сделает, если нельзя. На кошек вообще внимания не обращал. Дед говорил, что на границе их специально такими делали, чтобы не могли кошачьим запахом отвлечь или с толку сбить. Мы тогда еще совсем маленькими были, сидели у дома. И Туман с нами. Мимо машина ехала, мы ему кричим: «Фас, фас, Туман!» А он просто сидит и даже ухом не повел. И тут дед что-то себе под нос пробубнил — и Тумана того, как ветром сдуло. За машиной побежал, залаял.
— Вот как… интересно…
— Ага, мы даже не поняли, что он пробубнил, ничего не разобрать было. Но точно не «Фас!» никакой.
«Надо бы ее за руку хотя бы взять, — мелькнула мысль, — а то скажет, что тюфяк боязливый. Не то, что поцеловать, даже обнять не может». Но, как ни заставлял себя сделать это, рука все не вытаскивалась из кармана. Сначала я давал себе задание: вот дойдем до того фонаря — и я сделаю это. Или: ну ладно, сейчас до этого дерева — я вынимаю руку из кармана, а потом до того столба — и я беру ее руку в свою… Но мы проходили и то дерево, и следующее, и фонари — а я так не осмелился. О том же, чтоб обнять за талию… об этом я даже не помышлял.
А, в общем, обычная болтовня у нас была. Незатейливая, ни к чему не обязывающая. Я даже забыл, что буквально с час назад бесился от ревности и почти ненавидел ее. Теперь же мы шли рука об руку, разговор плавно переливался из одной темы в другую, цеплялся за ничего не значащие детали и перетекал совсем в другое русло. С Людой было абсолютно спокойно и комфортно. Просто идти, говорить, слышать ее голос… Ничего не нужно было, достаточно того, что она рядом.
Потом пошли по той же дороге обратно. Было понятно, что, когда дойдем до ее дома, придется прощаться. И с каждым шагом этот момент приближался.
Но ведь будет еще и день завтрашний, и ровно через двадцать четыре часа мы будем точно так же идти по этой же самой дороге.
Как только я подумал об этом, снова сделалось легко и даже весело.
Ну а то, что не обнял сегодня… ладно, оставим это на завтра. Не все сразу. Сегодня — главное — что не разругались, что вечер прошел просто замечательно. А ведь могли бы и совсем поругаться, если б я стал… Хотя, что об этом думать! Этого ведь не случилось — и хорошо.
Минут через пятнадцать я по той же дороге летел домой и чувствовал себя — будто на крыльях. Волшебное слово «завтра» стучало, пело во мне. Она сказала:
— До завтра.
И больше ничего не надо. Она это сама сказала, первая. Значит, думает продолжать со мной, несмотря ни на что. Ни на спекшиеся волосы, прыщи, дешевую одежду. Что-то во мне, несомненно, есть такое, на что она обратила внимание, что рассмотрела сквозь толщину невзрачной наружности.
И я летел по прогнившему снегу, влет перепрыгивал лужи, что-то напевал. Завтра — это значит, уже меньше, чем через сутки; завтра — это значит, что сегодняшний вечер уже позади, а ночь я просплю, а утро и день пройдут незаметно, потому что в училище, а потом снова наступит вечер. Так что это случится совсем скоро: мы увидимся, я буду снова идти рядом с Людкой, слышать ее голос… И завтра, да, завтра — возьму ее за руку. И тогда будет многое понятно. Но она не отдернет свою, я точно знаю: не отдернет.