Думал, что долго не усну, приготовился ворочаться на комковатой подушке и закрываться от фонаря за окном, но забылся на удивление быстро: должно быть, нервы не выдержали напряжения. Что-то даже снилось, но что — к утру уже не помнил.
— Ты сегодня будешь просыпаться? — над головой мамин голос.
Утро какое-то… окончательно разбитое. Не выспался совсем, глаза опухли, штормит, подташнивает. Но нужно тащиться в ванную, из ванной на кухню, в комнату…
А, может, и правда: ну ее к черту, эту Людку? Пусть себе другим мозги пудрит. А то: «У меня уроков много». Уроков у нее много. Дура. Жил без нее и дальше как-нибудь проживу, встречу еще кого-нибудь. Если с ней получилось, значит, я не окончательно потерян, с другими, значит, тоже получится, надо только поискать. А с Людкой что? Неужели все? Глупо, совсем глупо выходит. Не может быть, мы так долго были вместе, так много вместе прошли и прочувствовали, а теперь сразу все перечеркнуть. Совсем глупо получается. Мы не выбросим вещь, на которую долго копили, но готовы так легко отказаться от человека?
Потом снова к горлу подступило. Чтобы не показывать слезы, поскорее ушел к себе. Нужно было еще пережить предстоящий день в училище.
На переменах я ни разу не вышел из класса, благо переходов в другой кабинет было только два. Опустил голову вниз — и быстро проходил по коридору. Боялся увидеть Людку. До самого окончания учебного дня так и не решил, что сказать ей вечером. Не решил и потом, когда пытался делать домашнее задание; и когда собирался — тоже не решил. Вышел на улицу, изморось приятно охватывала лицо, а я все не решил.
Вспомнилось, как шел по этому же маршруту осенью, в самый первый или второй день. Тогда было почти так же, только осень стояла. Или это когда изморось была? Не в тот день? Детали уже замыливаться начали, но в деталях ли дело?
Звонок. Шаги за дверью. Шаги ее, я их сразу узнаю. Взгляд у нее такой… распахнутый. Не ожидала меня увидеть или… кого-нибудь еще ждала?
— Я боялась, что ты не придешь.
И больше ничего не надо.
Звонок. И ее шаги. Взгляд полусонный. Едва не зевает.
— Привет, а я что-то устала, спать прилегла вот.
— И тут я тебя разбудил?
— Да не… не разбудил, я уже проснулась, вставать собиралась.
— Сегодня выйдешь или опять задали много?
— Сейчас…
И вот я снова стоял в таком знакомом подъезде, каждая трещинка в стене которого стала такой родной. Иногда мы стояли вот тот, у окна, когда погода подводила; иногда… Нет, чтобы снова не заплакать, вспоминать ничего не нужно. Сейчас она выйдет — и все снова у нас будет.
И она вышла. А на лице косметика. Как я этого сразу не заметил? Думаю, спать бы она в макияже не стала. Меня ждала все-таки, а теперь вот равнодушия напустила? Черт их разберет, девок этих. Ничего не могут сделать прямо, все с каким-то вывертом. А, может, и спят они в косметике. Просто так ведь прилегла, ненадолго. Не смывать же.
— Что нового? — задала она свой обычный вопрос.
— Да ничего, Земля опять вертится, — мой обычный ответ.
И вроде бы, все было, как всегда, но одновременно с этим чувствовалось, что теперь не будет, как всегда. Нужно что-то сделать, чтобы вытащить нас из давно накатанной колеи, в которой мы забуксовали…
— А помнишь, мы тут шли, осенью еще. И тогда тоже снег был, почти такой же, мало снега еще было. И фонари такие же светили.
— Да…
И что я болтаю? О фонарях каких-то. Ее не расшевелить ни «нашим» снегом, ни «нашими» фонарями. Быть может, у нее совсем другие воспоминания внутри.
— А ты что вспоминаешь?
— Что я вспоминаю?
— То, что с нами связано. Я вот снег, фонари, дорогу к тебе…
Люда слегка усмехнулась.
— Что?..
— Да так…
— А что все-таки? — я взял ее за руку. Не одернула.
— Просто когда ты сначала приходил, мама говорила, что, если что, чтоб я от дома далеко не отходила и орала на весь двор.
— Что, если что? А-а-а…
— Ага-а-а…
Я тоже усмехнулся. Действительно, забавно.
— А сейчас так не говорит уже?
— Не, ты ей понравился, когда еще она тебя в первый раз увидела.
— Правда?
— Да, сказала, что ты неизбалованный и будешь добиваться всего сам.
— Правильно сказала, в общем…