— И никому не скажем. Я даже на работе никому не скажу, куда поеду. Эта нас теперь нигде не найдет.
В самом конце февраля мы уже сидели в купе, все вещи были отправлены контейнером на новое место, а поезд со стуком с каждой секундой уносил нас — прочь от прежней жизни, от квартиры, где я провел всю свою жизнь, которую теперь продали совсем чужим людям, от моей комнаты, в которой прошли такие странные, такие радостные, такие тяжелые дни и вечера… ото всего знакомого, теплого и привычного. Впереди было что-то; несомненно, оно было. Но пока это оставалось лишь в неясном будущем, там, за семафорными огнями, размытыми февральским туманом.
Тополь лежал с закрытыми глазами, чувствовал, как кружится, кружится его тело на полу сарая. Из воздуха снова стали выкачивать кислород, разболелась голова. Сначала тупо, едва заметно, но постепенно боль из простого нытья превратилась в раскаленный штырь, который вонзили в затылок, а вышел он изо лба. Да так и остался торчать. И каждое движение отдавалось во всем черепе. И снова зашептало. Но теперь — будто бы изнутри головы. Тополь уже не сомневался, что галлюцинация. Слов по-прежнему не разобрать, но звучало угрожающе. Его обещали убить — это было ясно и безо всяких слов. И никуда не убежать, никуда не деться от этого шепота.
Тело поплыло, голову окружило глухой ватой, и ни один звук не проникал снаружи. Только шепот внутри головы, только этот шепот. И даже не пошевелиться, и глаз не открыть — тело не слушалось, будто находясь в вязком, глухом коконе.
Потом вдруг немного отпустило. Даже можно было открыть глаза.
Костер качался где-то вдали, вокруг темно, грохочет что-то, шумит. Это ливень, ливень шепчет. Вот лежат люди. Они устали. Их надо похоронить, они так устали жить. А снаружи теперь много воды. Она успокоит и охладит. Нужно всего лишь встать и идти.
Тополь приподнялся и на несгибающихся ногах зашатался к выходу. Никто не остановил его: всех свалил сон.
На улице лило. Ветер рвал деревья, небо с треском прорезали белые жилы молний, выхватывая на мгновение мертвый поселок из темноты.
Тополь сделал несколько шагов, не удержался в грязевом потоке, упал. Ледяной ливень хлестал по лицу, но не приводил в чувство. Через некоторое время Тополь все же приподнялся и на четвереньках пополз из деревни: отчего-то казалось, что именно там и будет спасение. Прогрохотала очередная вспышка, осветив вытянутую человеческую фигуру на холме.
Тополь замер, всматриваясь в фигуру. Что-то знакомое было в ней. Но глухая ночь снова поглотила все вокруг. Тополь пополз к холму, в голове уже не просто шептало, а оглушительно шипело, свистело, кипело. Он достиг холма и едва вскарабкался по скользкому склону. То, что показалось человеком, было длинным высохшим деревом, одиноко вытянувшимся на вершине. Натужно скрипели ветви, трещало внутри высохшего ствола.
— Чего же ты ждешь? — послышался сзади голос.
Тополь оглянулся. Молния осветила совершенно черный силуэт сталкера, тот будто весь состоял из одной сплошной черноты. Ни складок одежды, ни черт лица.
— А что я… могу? — выдавил Тополь, задыхаясь.
— Прежде не смог, теперь же пришло время, — голос черного был глухим, но отчетливо слышался сквозь треск грозы, звучал будто внутри головы Тополя.
— Ты кто?
— Теперь важно только, кто ты.
И в грязь упала толстая веревка.
Тополь поднял ее, на конце болталась туго скрученная петля. Он поднял голову, черный безмолвно стоял. Натужно продолжало скрипеть дерево.
— А я не буду. Я не буду, не буду, не буду.
— А что у тебя осталось кроме?
Митин некоторое время на хотел открывать глаза. Свет пробивался сквозь прикрытые веки, но так не хотелось оказаться в реальности. Только что он сидел на скамейке в осеннем парке и слушал шорох листьев под ногами редких прохожих. Ослепительно синее небо висело над головой, было не по-осеннему тепло. Куда-то ушел Мартинсон, а Митин ждал его здесь. Но вокруг стояла такая чудесная погода, что ужасно не хотелось, чтобы Мартинсон возвращался. Тогда пришлось бы подниматься, куда-то идти…
Потом это все стало растворяться, Митин понял, что просыпается, но ничего не мог поделать. Он чувствовал, что возвращается в не очень хорошее место, где не будет этого парка и этой звенящей синевы.
И вот он снова здесь. И нет никакой возможности вернуться обратно. Никогда не вернется он на ту скамейку и не будет безмятежно слушать листья.
— Куда кореш твой утек? — послышался голос Клеща.