Надо.
Белая улица, белые сугробы, белые ветки. Редкие машины дымят белым. Людей не видно — все сидят по теплым квартирам. Сугробы крыш сельских домов, как и машины, испускают белый дым. Прямо вверх — мороз крепчать будет. Морозы уже целый месяц стояли. Как пришли во второй половине декабря — так и остались здесь и, похоже, на всю зиму. С нетерпением ждали весны. Самое худшее время для автошколы он выбрал — осенью проселочные дороги развезло в грязи, потом долго не выпадал снег, а теперь вот выпал — и покрыл все зимние нормативы. И мороз еще.
Транзитный автобус из Рязани должен был пройти примерно через пятнадцать минут, но Митин всегда выходил заранее: лучше уж подождать немного, чем опоздать. Но эти пятнадцать минут нужно было топтаться внутри насквозь промерзшего воздуха. Недавно здесь, на этой остановке, у него едва не произошел удар холодом. Внезапно дрожь пробежала по позвоночнику — ни до, ни после он не ощущал ничего подобного — все тело замерло и неприятно свело судорогой. Он понял тогда, что означало выражение «промерзнуть до костей». В то утро действительно — до костей. Но свой час тренировок все-таки отъездил. А вечером отпаивался малиновым чаем.
И на остановке он был совсем один. Даже собаки не бегали. Опять со слабовольной надеждой подумалось: а что если автобус не придет…
Но он пришел. Обвитый белыми клубами, остановился. Митин порадовался, что минут десять получится погреться, ибо уши и нос уже серьезно прихватывало. А брат на работу за пятнадцать километров в школу каждый день в любую погоду… У него кончики ушей однажды почернели — шел три часа пешком по двадцатипятиградусному морозу. Детишки удружили.
— Все собрались? — спросил водитель школьного автобуса.
— Все, все, — зазвенели детские голоса.
— А учитель ваш где же?
— А он уже уехал.
Хотя знали, что брат еще в школе.
И уехали. А брат пошел пешком.
Митин тогда посоветовал влепить «двойки» в году всем «шутникам». Но такие порядки в школе устроили: за каждую «двойку» приходилось отписывать кучу бумажек, отчетов, выслушивать нотации о необходимости улучшения качества преподавательской деятельности… В общем, как сказал сам брат:
— Это я не им «двойки» поставлю, это я себе их поставлю.
На том инцидент и был исчерпан.
Митин подумал, что, как только купит машину, будет возить брата каждое утро на работу. Только вот институт закончит. Еще год остался. Зовут в аспирантуру, наверное, нужно было соглашаться. Но — что-то не то все, не то… Иные только мечтали о подобной возможности, невзирая на всякие «то или не то», а он вот — «с жиру бесился».
Только вот что «то» — и сам не знал. А ведь должно было быть что-то его то самое. Ради чего стоило жить, однажды родившись. Уж конечно не для аспирантуры.
Газ, сцепление, газ, сцепление — красная «Девятка», скрипя салоном, пробивала себе колею в глубоком снегу. От тугого сцепления свело ногу, но Митин упорно качал педаль, инструктор с одобрением кивал головой, но молчал. Но на параллельной парковке все-таки заглох. Сцепление не дожал. Можно было, конечно, списать на непробиваемые залежи снега, но Митин в сердцах хлопнул по рычагу передач: не получается!
Через пять дней все на той же «Девятке» он изо всех сил вдавил в пол педаль газа — рано снял ручник — и, когда въехал на эту чертову эстакаду, понял, что экзамен сдан.
Боль во всем теле не давала пошевелиться, в голове мельтешили белые искры, но Тополь понимал: если видит эти искры, то живой. Постепенно сквозь боль проступали воспоминания: Звезда, аномалия, карлики… Он попытался пошевелить конечностями. Удалось. Вспомнилась оторванная рука, а потом рассказанную кем-то историю, будто парализованным кажется, что они двигают руками и ногами, а на самом деле… Изо всех сил распахнул глаза и удивился: все на месте. И рука. И даже шевелится. Дальше думать не хотелось, он просто закрыл глаза и отдался течению потока. Не имело значения, где он и какая тварь бродит рядом — все не важно, все потом. Сейчас не хотелось ни думать, ни что-то понимать. Тело на месте, и оно живое. А большего пока и не надо.
Не надо… не надо. Лежать… пусть все случится потом…
Так лежал он час или два, или только десять минут — ощущение времени пропало. Только по тому, как искры по-прежнему мелькали, понимал: все еще пребывает в сознании. И оно не ускользало. Потом искры померкли, боль по-прежнему оставалась сильной, но уже позволила пошевелиться. Тополь даже почувствовал сырую одежду на себе. Да, вымок, когда от карликов отползал. Карлики!