До самых краев налить, до самых краев. И пить, пить, пить — пока не остыл, пока ароматный пар клубами поднимается вверх.
Господи, что бы я сейчас отдал за кружку горячего чая! Просто кружку горячего чая. Сколько таких кружек было — ни одну не ценил так, как сейчас. Прижаться обеими ладонями к жгучим пузатым бокам кружки, опустить лицо прямо в пар и припасть губами к обжигающему чаю, густому чаю, пахучему чаю, сладкому чаю. И смаковать каждый глоток, каждой клеточкой впитывать этот глоток, растворять его в своем организме, наполняясь горячей влагой до самых краев.
Доведется ли когда-то еще посидеть на той кухне, за тем самым столом, который только что представлял себе? Да, я обязательно еще посижу на кухне у себя дома и выпью большую кружку горячего чая!
Но трезвая мысль осаживала: дороги назад нет, из Зоны теперь никуда не уйти. До самого конца, до самой смерти придется жить в этом мире. Вряд ли придется терпеть долго: до старости мне тут не дожить. Если получится вытянуть лет пять — считай, что крупно повезло. А по холодному рассуждению — так полгода-год. А то и вовсе — пару часов.
Зашевелился Петр. Простонал:
— Черт, башка раскалывается, жуть… У тебя сигарет нет, а то мои размокли?
— Нет, не курю.
— Жалко. И водки нет. Холодрыга…
— Идти надо, наверное.
— Надо, не ровен час — сюда хлопчики забредут. Хотя, их вчера дюже помяли, теперь раны зализывают.
Внизу послышался приближающийся лай. Несколько собак забежало прямо в башню, стали крутиться внизу.
— Ну вот, принесла нелегкая, — плюнул Петр, — теперь нас почуяли, так просто не уйдут. А так шум поднимать не хотелось.
Собаки были ужасно худые, с куцыми голыми хвостами. Да и сами — почти без шерсти, струпья отвердевшей кожи отслаивались и кровоточили, даже отсюда чувствовалась необычайная вонь, будто звери гнили заживо. Они кружили на одном месте, тыкались друг в друга, словно слепые. Когда же одна из них подняла морду вверх, я различил крохотные щелки заплывших глаз. Они и вправду были слепыми!
— Дык они ж не видят ни хрена! — воскликнул я.
— Ага, слепыши, — подтвердил Петр, — но только видеть им не обязательно, чтоб тебя учуять и догнать. Наши обычные шавки против них — как… как… хрен знает, что.
— Что делать будем?
— Придется пострелять, — вздохнул Петр и взялся за автомат, — а потом сразу рвем когти, а то как бы гости не набежали.
Я поискал предохранитель на своем трофее. Ага, должно быть, вот этот плоский рычажок. Петр прицелился и сделал первый выстрел. Я тоже вскинул автомат и вдавил спуск. Автомат дрогнул, оглушительные выстрелы раздались у самого уха. Признаться, от неожиданности я едва не выронил оружие и даже не понял: попал или нет. Скорее всего, все-таки промазал. Петр же тем временем бил одиночными выстрелами, сосредоточенный и спокойный. Внизу завизжали, зарычали, раздался громкий топот нескольких лап. На всякий случай выстрелил и я, но не ручаюсь, что попал хоть куда-нибудь: автомат сильно грохотал и дрожал. Все вокруг заволокло едким дымом. Когда же дым разошелся, внизу распростерлось несколько вытянутых собачьих тел. Одна тварь билась в агонии, хватала зубами воздух и трясла задними лапами. Я попробовал добить, но снова не попал.
— Вот тут, — Петр показал на какой-то рычажок, — на одиночные выстрелы перевод. А то ты весь рожок расстрелял впустую.
И перевел рычажок за меня.
— Ладно, дернули.
Мы спустились, я с опаской покосился на агонизирующую собаку. Она уже не шевелилась, только показывала кровавый вспененный оскал. Хотел добить ее ножом, но оглянулся и увидел, что Петр стремительно удаляется. Едва догнал его, с трудом опираясь на больную ногу.
— Да тише ты, черт…
— Давай, давай, — поторопил Петр, — время деньги.
— Если бы только деньги.
— Ага, для нас — еще и жизнь.
Не знаю, сколько времени мы проспали в той башне, только солнце стояло уже довольно высоко, думаю, за полдень перевалило. Небо висело прозрачное, такое яркое и голубое, что просто не верилось во вчерашний ливень. Какие-то конструкции виднелись примерно в полукилометре, должно быть, это и был вокзал. А вчера мне показалось, что шли целую вечность. И стало понятно беспокойство Петра: выстрелы могли легко услышать.
— На Кордон?
— Да, надо на Кордон. Покуролесили мы с тобой, мама не горюй. В следующий раз крепко подумаю, прежде чем с тобой идти.