И еще сильно мерзли конечности. Пальцев ни на руках, ни на ногах я давно не чувствовал, не помогло даже то, что регулярно растирал руки и спрятал их под одежду. От холода можно спрятаться лишь возле огня — эта древняя истина подтверждалась и в моем случае. Но все необходимое для костра находилось также в мешке. Чтобы согреться и обезболить себя, требовалось сначала отыскать вчерашний дом (по выбитым окнам — я был уверен — отыщу его быстро), а потом еще и набраться смелости… Но что такое стуки — пусть и непонятного происхождения — в сравнении с перспективой обморожения или даже смерти. Рана также требовала немедленной обработки, я лишь тешил себя мыслью, что благодаря морозу процессы гниения в ней затормозятся. Но антибиотики требовались в любом случае.
А тут — какой-то нелепый стук.
Чтобы еще больше воодушевить себя, я представил себя лежащим на койке со свежеампутированными обмороженными руками. И ногами. И гангренозным плечом, воняющим на всю палату тухлым мясом.
— Сепсис пошел на сердце… — слышатся приглушенные слова хирурга поодаль.
— Еще одна ампутация?
И молчание.
Значит, поздно и ампутацию.
А все потому, что смалодушничал и трусливо не вернулся в тот дом.
Если не шевелить плечом, то оно болит ощутимо меньше. В какой-то момент даже показалось, что боль отступила вовсе. Даже испугался, не потеря ли это чувствительности, со всеми вытекающими. Но нет, стоило только подумать об этом, как боль вернулась. Острая, пульсирующая. Нет, залеживаться здесь недосуг. Да и нужно затемно добраться до какого-нибудь убежища. До самих складов — это вряд ли, так хотя бы отыскать удобное место для костра. Я подумал, что на самом деле сейчас немного светлее, чем внутри сарая, и начал понемногу выползать наружу. От попыток подняться отказался сразу: принятие вертикального положения вызывало немедленный приступ слабости и тошноты. Силы только впустую тратились. А ползти — это значит, можно отлежаться и передохнуть, глотнуть холодного снега — и снова совершить ползок вперед. Пусть медленно, зато верно. И капля камень точит — и по сантиметру можно преодолеть километры. Мне бы только добраться до ровного места, а там можно и встать попытаться, чтоб было удобнее ковылять. В крайнем случае, еще одну ночь можно провести и здесь, набраться сил. Почему-то казалось, что в открытом сарае никаких стуков быть не должно.
Но сейчас первоочередной задачей стояло — добраться до мешка.
Когда выполз наружу, увидел небо, взлохмаченное черно-синими тучами, с малиновой полосой. Утро только-только занималось. Ветер гудел и гнал эти тучи со страшной силой, я еще никогда не видел подобной скорости. Метель улеглась, только поземка струилась колючей пленкой, несмотря на перчатки, ощутимо хлестала по рукам и в лицо — если опустить голову для отдыха.
Я перекатился через снежный гребень, который нанесло за ночь, и сразу провалился в сугроб. Свежий, он был рыхлый и податливый, так что нечего было и думать о том, чтобы преодолеть намеченный путь быстро. Придется двигаться либо ползком, либо перекатом, иначе последние силы уйдут на борьбу с рыхлостью снега.
Сарай располагался ближе к окраине села, так что «мой» дом должен был находиться либо совсем рядом, либо в противоположном конце. В надежде на лучшее, я медленно пополз по центральной улице, всматриваясь в окна домов. На мое счастье, на поиски ушло не так уж много времени; примерно через полчаса я увидел его. Дом как дом, вчерашнее окно вырвано. Дрожа — то ли от страха, то ли от радости, а, может, просто от холода — я на четвереньках подполз к двери. Если сейчас не откроется, я вышибу окно, но до своего мешка доберусь. Это мой мешок и мои вещи, никакая потусторонняя тварь не имеет права держать их у себя.
За ночь дверь порядком занесло, потребовалось еще некоторое время, чтобы с передышками разгрести снег. Здоровая рука (вторая теперь практически не двигалась) заиндевели окончательно, но я заставлял себя работать, утешаясь тем, что скоро доберусь до медикаментов и топлива. Когда показалось, что места достаточно, потянул дверь на себя. Она отворилась. Я поднялся по косяку, ожидая какого-нибудь сюрприза. Но ничего не произошло. Было сыро, пахло затхлостью, как и в обычном заброшенном доме. Примешивался еще едва уловимый запах горелого — мой вчерашний костер.
Я передернул затвор — так спокойнее — и по стенке завалился внутрь. Подумал, что, если не найду своих вещей, то спалю весь дом нахрен, вместе с его барабашкой.
Мешок лежал на том же самом месте, где и должен был лежать. Никто к нему не прикасался. Это успокоило. Стало быть, у этого «стукача» руки либо коротки, либо их нет вовсе, раз не выбросил мои манатки в окно. Но костер-то загасил. И загасил быстро. Вон, только головешки горелые лежат. Жалко ему было, чтоб человек обогрелся…