— Хорошо. Тогда подумай о Викторе.
— А что о нем думать?
— Вот видишь, ты даже думать о нем хочешь! А он искал тебя, не меньше меня. Виктор любит тебя, замуж зовет, и это после того, что ты в его сторону не глядела на суде, что завела интрижку на стороне с врагом, наверняка, спала с ним. — Варя шепчет, чтобы слова не долетали до ушей Ганна, но уверена — тот слышит все.
— Я не хочу Виктора.
— Аня, прекрати себя вести как ребенок. Не хочу конфету, дайте мне бутерброд с колбасой. Включи мозги и посмотри на реальное положение дел. Твой Инквизитор не примет тебя, если ты станешь Химерой, а если станешь Инквизитором, он не даст тебе общаться с Химерами. Он бросит, как только ты надоешь ему. И с кем ты тогда останешься? Ни семьи, ни сестры, ни любовника. Ты с ним была неделю. Всего неделю! Когда с Виктором год! Я хоть не в восторге от Савова, но он пытается вернуть тебя и борется. С ним будет стабильность. А где твой Инквизитор? Ты хоть слышала от него что-нибудь за эти две недели?
— Нет, — я готова расплакаться от обиды.
— Если бы любил, нашел бы способ весточку кинуть.
— Он не может, ему запретили со мной общаться.
— Но телефоны никто не отменял. Мог бы через Кевина кинуть сообщение… — Варя говорит равнодушно и отчужденно, будто о погоде. А у меня внутри все сжимается от боли. Ведь действительно мог. Если не знает моего номера, то мог бы через Кевина узнать. Неужели отказался от меня? Неужели не простил?
Варя разворачивается и направляется к тропинке, чтобы уйти. Кевин стоит хмурый, ему не понравилось наше выяснение отношений. Судя по его виду, он выскажет это сестре и, наверное, между ними будет ссора. Ну и пусть. Мне ее не жалко сейчас, после того, как она медленно терзала словами.
— Ах, да, — Варя оборачивается уже будучи на холме и смотрит на меня сверху вниз. — У твоего Инквизитора день рождения будет на следующей неделе. Разрешаю поздравить.
И уходит. Кевин бросает последний хмурый взгляд на меня и медленно идет за своей девушкой.
Остаюсь одна с болью в сердце. И уже не сдерживаясь, плачу, опускаясь на землю в траву, рядом с выжженным узором, который чем-то напоминает Инквизиторское солнце с примесью Химерской луны. Брод уже смотрится темным холодным омутом, ветер пробирает до дрожи. Но мне все равно, я плачу в траве рядом с лютиками и клевером: насмешники и триада* — вот и всё, что остается в моей жизни.
Примечания:
Лютики — в славянской культуре имеют значение шутки, насмешки.
Клевер — означает тройственность. Так же означает веру, надежду и любовь.
Новенькие
Я наконец-то проснулся. Каждую ночь мое подсознание пытает меня. Сначала снится что-то отвлеченное, либо вообще ничего, но к утру всегда повторяется одно и то же: моя память будто порвана на клочки, и в этих кусочках постоянно Она — вот я целую девушку на чердаке, ощущая мягкую податливость и привкус крови, вот мы с ней предаемся страсти в номере отеля Нью-Йорка, где целую каждый изгиб девичьего тела, вот ее глаза загораются любопытством, и она спрашивает меня про мир Инициированных на плавучем домике в Китае, а вот финальный мучительный аккорд — Мелани шепчет «прости меня», когда Виктор оттаскивает ее и сажает в машину.
Она уезжает. Исчезает куда-то. Теряю из своего поля зрения и реальности. Уж лучше бы сожгли меня, чем пытали разлукой. Где-то там Мелани, и я не имею права даже заговорить с ней. Она совершила ошибку; я теперь понимаю почему — это следствие моей глупой недосказанности. И вот мы по разные стороны баррикад.
Еще сама Мелани усугубляет мои пытки постоянным ведьмовским зовом. То нахожу, написанное ее рукой, мое имя на листе, то оно у меня на глазах выводится на запотевшем зеркале ее невидимым пальчиком, то нахожу в выложенных лепестках хризантемы, неизвестно откуда взявшихся в моей комнате, то, перед тем как уснуть, слышу ее шепот. В последний раз — ветер принес бумажный самолетик с многочисленным «Рэй». Это невыносимо. Я не могу ответить! Мелани, ты сама закрыла мне доступ! Да еще проклятый Сенатский запрет на три месяца. Это изводит, лишая сил и остатка разума. Я уже готов броситься на ее поиски. Но еще держусь. Не могу. Это грозит наказанием от Сената, может даже костром. Три месяца! Только три месяца! А дальше, приму ее любую.
Сначала я пытался отвлечься: просился у Реджины, чтобы отправила на дело. Но после суда Сенат не присылал запросов — все Инквизиторы из Саббата, как выразился Гроховски, persona suspecta*. И вот я заточен в собственном доме, как в тюрьме: без дела, без радости к жизни, без нее. Меня словно лишили смысла жизни, ввергнув опять в пучину беспросветной тьмы, которая была после смерти Мириам.
Держись, Рэй, не поддавайся. Осталось чуть-чуть.
Прошло совсем немного — всего лишь три бесконечные недели. А если еще причислить неделю, когда она была в карцере, то практически месяц. Иногда, ловлю себя на мысли, что может быть я сошел с ума и сам придумал Мелани Гриффит, а все призывы девушки — это лишь галлюцинации; тогда открываю телефон и смотрю на фотографии, сделанные в Париже. Как она прекрасна на них: улыбается, чуть капризничает, не желая фотографироваться, но счастливая. Тогда она была моя. Моя девочка…
Итак, утро. Через два дня у меня день рождения. Двадцать шесть зря прожитых лет. Зажигайте свечи, несите торт. Наверное, мои что-нибудь затеют. Саббатовцы сначала боялись моего тихого безучастного ко всему поведения, потом поняли, что я так борюсь с унынием и тоской, уходя в себя. Даже Ева заметила, что держусь молодцом. Не знаю, что она ждала от меня. Для всех я вернувшийся, прежний Рэйнольд Оденкирк — мрачная тень Саббата.
Делаю привычные движения: просыпаюсь, вспоминаю Мелани, затем встаю, иду в душ, прогоняя остатки сна, одеваюсь тщательно и скрупулёзно, заправляю кровать, что-то в стирку, что-то забираю из стирки, иду на завтрак. Чем больше движений и внимание на дело, тем меньше вывожу на передний план мысли о Мел. Одевшись и приведя себя в порядок, я отправляюсь в столовую, чтобы в очередной раз пялиться на Артура и слушать чужие разговоры, поглощая кашу или яйца пашот.
Но сегодня, выйдя из комнаты, первое, что вижу — открытую дверь в комнату Мелани. На долю секунды надежда вспархивает бабочкой, что она там, вернулась. Но тут же приходит холодное осознание невозможности.
Я заглядываю внутрь: там суетятся две горничные. Одна меняет белье на кровати, грубо скомкав постель, другая вытаскивает одежду Мелани, складывая стопкой в тележку.
Эти две служанки, как первооткрыватели гробниц, нарушая покой священного для меня места, варварски уничтожают привычный уклад вещей, оставленный хозяйкой. По сути, они уничтожали дух комнаты, дух Мелани.
— Что вы делаете? — Я взрываюсь, как пороховая бочка, напугав обеих женщин.
— Приказ мисс Реджины, убрать комнату для заселения. — Та, что у комода оказывается смелее, быстро придя в себя после грубого оклика.
— Заселения? — Я не верю своим ушам. Кто-то приедет? Так мало того! Из двадцати чертовых комнат понадобилась именно эта? — Уходите.
Я еле сдерживаю гнев, стараясь быть по возможности вежливым и не напугать еще больше служанок.
— Что? — спрашивает та, что у постели. А зря. Потому что я срываюсь на крик.
— Вон отсюда!
— Но мисс Реджина…
— Вон отсюда! Живо!
От ярости магия во мне выплескивается, как из переполненного бокала, и кувшин на окне взрывается водой и осколками стекла прямо нам под ноги. Женщины в ужасе. Бледные от страха, они спешат побыстрее убраться. Я успеваю выхватить из тележки одежду Мелани. Горничные не уходят, практически спасаются бегством, оставляя меня в разоренной комнате любимой.
Теперь всё не так! Всё испорчено и нарушено! Захлопнув магией дверь, пытаюсь навести порядок.
Резким движением с помощью колдовства заправляю постель. Затем, уже без магии, порывисто, неаккуратно убираю вешалки с многочисленными платьями, блузками, юбками в шкаф. Меня трясет от ненависти к Реджине. Хочется все переколотить, а не ограничиться кувшином.