– Коль Яков Петрович обязался, то не отступится. Так что не переживай... Давайте-ка к столу, – Яков хлебосольным жестом указал на обильную еду.
– К столу, к столу, – затараторила его Клавка. – Попробуйте, что Бог послал.
– Что вы... Мы только зашли договориться.
– У нас обычай обговаривать все за столом, – Яков подтолкнул Виктора, чокнулись рюмками. «А пить ты, браток, не умеешь, – он исподлобья глянул на парня, который, сморщившись, проглотил водку. – Какой же глупец тебя назначил на такое доходное место?»
Чем больше инспектор ел и чем дольше тянулось за разговором под звяканье тарелок время, тем тверже убеждался Яков: на простака нарвался, такому мозги заморочить проще, чем морковку выдернуть или репу запарить.
– Катер получил? – бросил будто невзначай Яков Петрович.
– Уже опробовал. Пускач только барахлит.
– Починим. Тут у всякого движок. Заместо машин катеров нахватали, в город по воде снуют. У меня самого от «газа» двигатель.
– Вот это да! За вами не угнаться! Может, одолжите катер, если потребуется?
– Ты ловить, что ль, кого собрался?! – Яков отмахнулся, будто прогнал назойливого комара. – Пустое! Здеся спокон веков браконьерничали. Неловленых браконьеров – что по урожаю арбузов. Да и что с того станет, коль мужик к празднику осетришку вытянет, в магазинах-то один консерв ржавый. Тьфу!..
– Я, Яков Петрович, не согласен. Осетровые – валюта государства, так сказать, рыбное золото. В рыбхозах малька разводят, средства тратят, а в реку пустят – и половину запланированного не наберут, если каждый утащит хотя бы по одному. Воровство это, самое настоящее жульничество, – Виктор разгорячился. – Нечестное дело! Если, как вы говорите, свеженькой рыбки хочется, то вот, – Виктор показал на стол, – ловите леща. Рыболовство у нас не запрещено – законное, порядочное.
– Ишь ты, распалился. Ты что думаешь, я за рыбу не радею, аль мне не жалостно, – Яков Петрович стукнул в грудь, – когда осетруха с порванным брюхом по течению плывет или валяется на берегу?!
Понял Яков: не вышло разговора, сам, как матерый осетр, в сеть попал, попробуй теперь выпутайся. Тут Якова Петровича осенило:
– Хочешь, место укажу, где браконьерничают? Потаенное, схоронное место, – Яков приглушенно, словно поперхнувшись, зашептал. – Только ты не выдай, а то порежет меня мужичье, как пить дать зарежут!
– Что вы, Яков Петрович, я сам найду, – Виктор испуганно посмотрел в красное потное лицо.
«Сробел! – подумалось Якову. – Ничего, обвыкай. Для меня польза. Страх – он зрение застилает, с перепугу верх низом кажется».
– Я сам о природе радею, непременно покажу. Завтра с утра плотников к тебе зашлю, а вечерком взведем лодчонку и поедем в то местечко. Должок мой. Ну, по рукам!..
Ночь пригоршнями рассыпала очень яркие звезды. И полноликая луна не спеша выползла над притихшим, затянутым белесой пеленой берегом. Приглушенно плещется в плавнях вода, лишь временами ее всхлипывающую говорливость перебивает пронзительный одинокий крик ночной птицы.
– Светло больно, – Ефимка поглядел на Якова Петровича. Тихо добавил. – Шибко рисково.
– Ниче, – отрывисто сказал Яков и медленно на веслах продвинулся на катере вдоль берега. – Витек наш нынче старый затон караулит. Пущай потешится, может, и словит кого пришлого! – оскалился в ухмылке.
– Оборотлив ты, Яков Петрович! А берданку пошто около себя держишь? Все-таки боязно?
– Мошку отпугивать! Лишку мошкары двуногой наплодилось на реке. Каждый вроде тебя, суется куда не треба, – огрызнулся Яков.
Наконец-то место, где река делает плавный поворот. Тьма, сгущенная туманом, совсем распалась, кажется, при яркой луне можно каждый чернявый волосок пересчитать на руках Якова или каждую Ефимову морщинку разглядеть. Побежала, натягиваясь, сеть за корму, Яков подгребал так, чтобы полукольцом-охватом замкнуть возможно большую поверхность реки. Когда вся сеть ушла с борта, катер причалил к песчаной косе.
Песок похрустел под ногами. Ефимка, чиркнув спичкой, прикурил самокрутку самосада. Хотел его Яков ругануть за непутевый огонек, потом передумал.
– Как, Яков Петрович, потянем? – Старик заметно волновался, козья ножка подрагивала в пальцах.
Яков вразвалочку подошел к воде, всмотрелся в полинялую темень и, вздохнув, чуть шевельнул губами:
– Дернем!
Взявшись за веревочный конец, перепахивая, как трактор, ногами рыхлый песок, потянул его в сторону.
– Ох, не поспеваю, Петрович, не поспеваю, – заохал Ефимка. – Тяжко!
– Крепись, старичье! Еще чуток остался. Тяни!
В глубине, не успев затянуться ячеями и веревками, ходила могучая рыба. Сеть тяжелела от ее стремительных рывков. Рыба несколько раз ударила хвостом, взлетела над водой и, с оглушительным хлопком шлепнувшись огромным белым телом, заметалась в надежно огороженной капроновыми путами пучине. Рывки рыбины придали старческим рукам энергии. Ефимка, скорчившись, не замечая впившихся в ладони веревок, потащил сеть. Немощные руки как будто помолодели.