Я глубоко вздохнула и прикрыла глаза.
— Я голосовала «за», это верно. Так подсказала мне моя кровь. Я обещала тебе вспомнить о твоих словах, и я их вспомнила, но я обязана голосовать во благо колдовских островов, каким я его понимаю.
— Это — благо? Благо?!
— Мне очень жаль.
Лира хрипло, болезненно засмеялась.
— Кому стало легче и лучше от того, что мой брат мёртв?! «Благо островов»! Ты ничего не знаешь об островах.
— Я Старшая, Лира, — напомнила я.
Лира фыркнула и отвернулась.
— Мне очень жаль, — повторила я. — Мне очень жаль, что всё получилось… так. Я понимаю, тебе сейчас больно, и…
— Нет, Бишиг. Тыне понимаешь.
Мне было горько видеть её такой. Это для Конклава и волков Роден был преступником, а для неё…
— У тебя был выбор, Пенелопа Бишиг, — медленно проговорила Лира, глядя мимо меня. — Выбор! Право решать! Но ты решила не оставить выбора никому другому. Ты решила, что мой отец должен… своими руками…
— Постой, что? Это Мигель… задушил…
Мне поплохело.
Лира сказала: «шёлковый шнурок». И я подумала отчего-то, что Роден предпочёл убить себя, но не отвечать на вопросы волков и не узнавать, какими способами они будут заданы; это было в чём-то ожидаемо и по-своему достойно. Но вряд ли кому-то придёт в голову вешаться на шёлковом шнурке; шёлковый шнурок — это орудие милости и высокой справедливости, его свивают с молитвой, а затем им захлёстывают шею человека, о смерти которого станешь сожалеть.
Когда-то на юге Старший, называя своих детей наследниками Рода, делал так со своими братьями. На Северных островах внутренняя борьба за старшинство никогда не становилась такой острой, и этих чудовищных традиций нам удалось избежать.
Мигель задушил Родена. Собственного сына.
— Это была милость, — горько сказала Лира. — Освобождение от всего того, что волки стали бы делать, чтобы…
Я до боли сжала кулаки, впилась ногтями в ладони.
Что бы ни говорила Лира, мне было не понять такой «милости»; а ещё — мне было в неё не поверить.
Роден Маркелава знал что-то о Крысином Короле, о запретном ритуале, о чернокнижниках. Роден Маркелава что-то знал, но не ответил ни на единый вопрос. Он читал гекзаметры, когда на него давили в камере Волчьей Службы. Он читал гекзаметры в ответ на все угрозы, пока Род не вытащил его из застенок и не отправил на острова; и оттуда по зеркалам он продолжил делать то же самое.
Что это за тайна, что даже ради возможного снятия обвинений нельзя ответить на несколько вопросов, — пусть часть из них неприятна, а часть ответов вовсе не должна никого касаться? Ради чего он мог молчать, понимая, что это делает его перспективы всё хуже и хуже?
Мигель отчаянно тянул время, хотя в этом не было никакого внятного смысла. И я думала, он раскопает за это время каких-то новых аргументов, придумает что-нибудь, что-нибудь сделает. Но ничего не изменилось. К началу мая Мигель и вовсе как будто весь выцвел и перестал уделять Родену хоть сколько-то внимания.
Чего он ждал? На что он надеялся, и почему сдался так рано? Если только не…
— Мигель ждал равноденствия, — едва слышно сказала я, ещё толком не веря. — Если бы ритуал с Магдалиной удался, всё это потеряло бы значение. И Роден не сказал бы волкам ни слова, потому что…
— Потому что он колдун, — Лира горделиво вскинула лицо.
Потому что он колдун, вот именно. И потому что все эти ответы были бы предательством Рода; потому что Маркелава замешаны, потому что Маркелава в этом всём очень, очень глубоко.
А Лира, взлохматив чёлку, вдруг сказала:
— Это должна была быть я. Не Магдалина, а я. Это оракул навела Волчью Службу на Родена, и папа отказался отдать меня, потому что… «я уже пожертвовал сыном, кто-то должен остаться». И я жива! Но у Магдалины не получилось, и поэтому Роден… Это из-за тебя! Если бы ты молчала и проголосовала правильно, Роден мог бы дождаться солнцестояния!
— Из-за меня? Из-за меня?! Лира, вы вляпались в запретную магию! Зачем всё это? Что не получилось? Что делает этот ритуал, что…
— Твоя кровь спит, — процедила Лира. — Твоя кровь спит, ты рождена мёртвой. Ты бы услышала меня, если бы была моей подругой.
Она двинулась к выходу, так и не пригубив чай: та самая Лира, которая учила меня отличать на слух правду от лжи, та Лира, с которой мы обменялись прямыми зеркалами почти восемь лет назад и обсуждали самые личные вещи, та Лира, которой я столько недель пересказывала заседания Конклава, и которая знала мою страшную тайну о пении в склепе.
— Лира, я…