Вообрази: три свечи прилеплены воском к каминной полке. (Кто-то торопился.) Их дрожащее пламя освещает спальню (ту самую, где мы сегодня побывали), но изящно обставленную во вкусе прошлого столетия. Здесь недавно принимали роды, судя по всему — тяжёлые. Везде кровь — слишком много человеческой крови, — окровавленное тряпьё, тазы с окровавленной водой, окровавленные свивальники младенца, который орёт в колыбельке, поставленной в изножье кровати, на пропитанных кровью простынях лежит женщина.
Женщина. Кто-то надел на неё длинную кружевную сорочку, словно обряжал покойницу. Она и впрямь почти покойница — серая кожа натянулась на скулах, глаза закрыты… дыхания не слышно. Но пульс ещё слабо бьётся на горле и чуть сильнее на запястье, которое держит…
Муж. Он сидит на стуле подле умирающей. Одна его белокурая прядь в крови. При каждом вдохе из груди его вырывается рыдание.
Служанка. Обмякла на стуле в углу. Младенец, белокурый в отца, кричит. К нему никто не подходит. На каминной полке, кроме свечей, стоят часы. Они тикают в унисон.
Час по полуночи. Окно открыто, ночной ветер колышет занавеску.
А это что? Шелестение плюща за окном? Занавесь колышется сильнее. За подоконник цепляется рука. Рывок мощного, одетого в чёрное плеча, мелькание белоснежного кружева. На озарённом свечой подоконнике появляется блестящий чёрный сапог.
У мужа вырывается сдавленный крик.
— Хитклиф!
При звуке этого имени женщина на кровати вздрагивает.
Муж ещё рыдает, но находит в себе силы потянуться к сонетке звонка.
— Стой! — жутким голосом произносит Хитклиф. — Стой, если тебе дорога её жизнь, а коли этого мало, если тебе дорога твоя!
Одной рукой он выхватывает пистолет, другой вынимает из кармана флакончик с алой жидкостью. В пламени свечей она вспыхивает рубиновым светом.
— Помнишь? Я её спасу, если тебе хватит ума не мешать.
Он обходит кровать, встаёт на колени напротив мужа, кладёт пистолет на подушку рядом с головой роженицы. «Заряжен и взведён, — бросает он мужу, — и я с огромной радостью проделаю дырку в твоей голове, если ты дашь мне повод».
Теперь слышны только крики младенца.
Хитклиф убирает с лица женщины спутанные пряди, нашёптывает на ухо нежные слова.
Муж и служанка (она проснулась; о да, она-то ничего не пропустит) смотрят, как Хитклиф откупоривает флакончик и вливает несколько капель в стиснутые зубы женщины. Он гладит её шею.
Муж, служанка, влюблённый подаются вперёд. В тело женщины возвращается жизнь; его сотрясают конвульсии. «Ты убил её!» — кричит служанка, но муж поднимает руку. Судороги стихают; румянец поднимается от груди к горлу и лицу. Глаза открываются. Они живые, лучистые, влажные, бездонные.
— Кэти, — говорит Хитклиф. Его голос доносится как бы издалека.
— Ты вернулся, — говорит Кэти отчётливо и глядит на Хитклифа. Тот не находит слов, только сжимает её руки и покрывает их поцелуями. Муж сглатывает, но ничего не говорит.
— Ты вернулся, — повторяет она. — На этот раз вернулся. Но ты снова от меня уйдёшь.
— Никогда, Кэти, — произносит Хитклиф. — Никогда больше.
Его руки пробегают по ночной рубашке, ласкают её с головы до ног, словно восстанавливая в памяти очертания тела.
Она тянется рукой к его лицу.
— Значит, я умерла? И забрала тебя с собой, как желала? И теперь мы оба — ангелы в дивном мире, куда заглядывали прежде?
— Нет, Кэти, мы живы. Я здесь, с тобой, в твоей спальне.
— Но где дубовые панели? Где наши книги? Это не наша спальня! Здесь Нелли и Эдгар… Что это значит?
— Вспомни, Кэти! Мы уже не дети, мы не в Грозовом Перевале! Ты жена Эдгара Линтона, который так тихо сидит сейчас у твоей кровати. Ты родила от него ребёнка. Ты — хозяйка Мызы Скворцов. Я пришёл, чтобы забрать тебя отсюда — от мужа, от ребёнка, от всех. Ты идёшь со мной, Кэти?
Кэти отвечает не сразу. Она оглядывает комнату, словно припоминая. Часы на каминной полке отстукивают секунды. Кэти снова заговаривает, но не с Хитклифом, а с мужем.
— Эдгар Линтон, больше в этой жизни ты меня не увидишь. Ты рад или зол?
Сперва Линтон запинается, но наконец ему удаётся сказать:
— Кэтрин! Что ты говоришь? Ты хочешь бросить меня? Ребёнка? Бросить всё и уехать с этим изгоем?
— Теперь мне всё равно, кто он в твоих глазах или в глазах людей; для меня он ребёнок, мать, брат и муж. Мне не нужен никто другой.
— Даже я?
— Даже ты. Я была счастлива с тобой и больше не буду. Он вернулся, я должна идти с ним.
— Если ты уйдёшь, что буду делать я? Что я буду делать?
Он стискивает голову руками.
— То же, что и прежде; ты и раньше предпочитал мне общество своих книг.