— Мои показания помогут приговорить Ташлина к смерти? — с надеждой спросила Альштетт, закончив свой рассказ.
— Вам, Маргарита Фёдоровна, остаётся только надеяться, теперь это зависит уже не от вас, — обнадёживать её я не захотел. — Кстати, поправьте меня, если я ошибся, но вы же и Ташлина бы потом убили?
— Да, — охотно согласилась она. — Убила бы. Я ещё не успела придумать как, но убила бы. Жить за границей я собиралась с Юргеном. Сделала бы ему бумаги о дворянстве…
— А рассчитали вы его для того, чтобы он смог, не вызывая подозрений, уехать из Москвы и держать старинные ценности у себя? Подальше от Ташлина? — захотел я уточнить.
— Я же не могла полностью доверять Евгению, — усмехнулась она. — Да и убить его нужно было в удобное для меня время. И пока он не владел этими древностями, он никак не мог мне помешать, — кажется, Маргарита Альштетт гордилась собой. Имела право, чего уж там…
— Вы, госпожа Альштетт, особа преступная и порочная, — жёстко сказал Крамниц. — Нельзя создать счастье на убийствах.
— Не вам меня судить! — гордо вскинув голову, отрезала она.
— Не нам, — согласился Крамниц. — Судить вас будут присяжные, а приговор выносить — судья. Увести! — скомандовал он стражнику.
Вернув отравительницу в камеру и наказав страже следить за арестанткой с особым тщанием, выслушивать ещё и Ташлина пристав не пожелал. Да и не сказал бы нам Ташлин ничего нового. Мы переместились к Крамницу в кабинет, и Иван Адамович достал из шкафа бутылку яблочной настойки да пару чарок. Выпили, не закусывая, помолчали. На душе у меня, да и у пристава, как видно, тоже, было погано, так что когда Крамниц налил по второй, я противиться не стал. Впрочем, повторяли уже под закуску — у пристава нашёлся относительно свежий бублик, который мы и поделили пополам.
— А как вы, Алексей Филиппович, догадались, что она и Ташлина убила бы? — поинтересовался Крамниц, распорядившись насчёт чаю.
— Так по-другому тут никак быть не могло, — ответил я.
— Да, — кивнул пристав, — не могло. Но я-то только сейчас это вижу, а вам как удалось раньше разглядеть?
— Знаете, Иван Адамович, я просто обратил внимание, что гибель Ташлиной и Данилевича самую большую выгоду принесла именно баронессе, теперь уже можно считать, что бывшей. Куда больше, нежели Ташлину. Сами судите: со смертью Ташлиной её муж получил то лишь, что она увезла с собой из дому, а старинные ценности, что были при себе у Данилевича, достались Артману, то есть, считайте что баронессе. Рано или поздно у Ташлина возникли бы вопросы к любовнице относительно тех ценностей, так что выбора особого у неё и не оставалось, — объяснил я.
— Да, Алексей Филиппович, это вы удачно подметили, — заключил пристав. — Удачно и верно.
Я промолчал. Иван Адамович, конечно, может хвалить меня сколько угодно, но сам я всю эту историю своей удачей никак не считал. Единственное, что мне тут можно было записать в неоспоримую заслугу, так это открытие воровства в Палате государева двора, да и то, Ташлину, Серову и Варчевскому удавалось проворачивать свои делишки только из-за полной расслабленности тамошнего начальства. А так… Нечем мне тут гордиться, вот прямо скажу — нечем.
Что ж, пусть так, но и устраивать перед Крамницем сеанс торжественного самобичевания я тоже не собирался. За чаем мы с приставом прикинули перспективы дела в суде и пришли к тому же, что я уже сегодня озвучил — почти что предрешённому смертному приговору Маргарите Альштетт и очень высокой вероятности того, что Евгений Ташлин столь незавидной участи избежит. Крамница такой расклад категорически не устраивал, и он поделился со мной своим коварным планом — пока у них в управе сидит представитель Палаты государева надзора, выйти через него на палатного советника Чарцева и уговорить его взять на себя обвинение в суде. Чарцев славился своей совершенной непримиримостью и изрядной удачливостью в судебных заседаниях, оправдательных постановлений после его речей присяжные не выносили ни разу, да и судьи обычно назначали наиболее суровые приговоры из предусмотренного законом выбора. Крамница я понимал — пусть сам Ташлин и не убивал, но, по справедливости, смертной казни был достоин никак не меньше своей подельницы. Я пожелал Ивану Адамовичу удачи, на том мы и расстались.