Идти к Крамницу смысла не было, он как раз сейчас должен проводить обыск у Ташлина, в университете, пока из Тулы не пришлют списки новых разрядных листов моих учеников, мне тоже делать нечего, поэтому я занялся диссертацией, систематизируя свой тульский опыт и упорядоченно излагая его на бумаге. По горячим следам, пока я помнил все подробности своей работы в Туле, дело шло споро и легко, я в бодром темпе исписал несколько листов, на чём и остановился. Разогнавшийся мозг требовал, однако, ещё работы, и я привёл в порядок свои мысли относительно трудностей, связанных с созданием стальных нарезных пушек, в том смысле, что изложил эти мысли на бумаге в виде записки для генерал-воеводы князя Романова, уж он-то наверняка разберётся, какую из перечисленных мной задач кому поручить. Тут моя совесть была чиста — наша семья стальные пушки не потянет, потому как здесь сначала пришлось бы решать задачи чисто металлургические, а мы ими отродясь не занимались, покупая что для Александрова, что для Коломны, что для Костромы готовую сталь. Ну и про химию с бездымным порохом не забываем, тоже не по нашей части. Но если кому показалось, что об интересах семьи я не подумал, то напрасно. Нам я оставил вторую часть новой артиллерии — снаряды. Да, что и как в моём бывшем мире было с бездымным порохом, я точно не помнил, зато мог без запинки произнести слово «тринитротолуол», помня и то, что для начинки снарядов он вполне годится. Тут хотя бы ясно, что именно с химиков спрашивать. Опять же, патроны с медными гильзами никто пока, кроме нас, не делает, так что и снарядные гильзы сделать нам будет проще, чем кому другому. Да и записку эту я генерал-воеводе отправлю после того лишь, как обсужу вопрос с отцом, дядей и братом. Ну и ещё кое-какие соображения относительно участия нашей семьи в развитии артиллерии и её боеприпасов у меня имелись, но это задача не на сегодня и не на завтра.
Покончив с писаниной, я велел подать чаю покрепче, без сахара, зато с медовыми и имбирными пряниками, и когда всё это разместилось на столе, устроился поудобнее в кресле, вновь предавшись размышлениям. Итак, как всё известное мне выглядит с учётом открывшихся обстоятельств?
Ташлин в Ярославле уводит из-под носа Чернова некую старинную рукопись, которую купец-собиратель считает исключительно ценной. Переполненный негодованием Чернов едет в Москву восстанавливать справедливость в том виде, в каком он её себе представляет, и ночью проникает в дом Ташлина, где нарывается на Данилевича. Тут я снова вынужден был взяться за карандаш и бумагу — появились у меня вопросы, и я посчитал полезным их записать.
Первым нумером шёл вопрос о том, какие именно древности оприходовала Палата государева двора после возвращения Ташлина из Ярославля. Я-то был уверен, что ценность рукописи Ташлин понял и сам, однако стоило точно убедиться в том, что он оставил её себе.
Сразу за ним шёл и второй вопрос: а где господин приказной советник был в ту ночь, когда Чернов забрался в дом?
Я было собрался записать и третий вопрос — что именно произошло между Ташлиной, Данилевичем и Черновым, но не стал. Доподлинно мы этого никогда уже не узнаем, поскольку все трое мертвы, но логично было бы предположить, что либо Чернов нашёл искомую рукопись, после чего Данилевич его застрелил и рукопись забрал, либо Данилевич застукал Чернова раньше и рукопись они искали вместе, после чего Данилевич убил ненужного свидетеля и рукопись опять-таки забрал. Да не так оно теперь и важно.
Поэтому третьим вопросом я записал совсем другой — узнать у Ташлина, почему он, заявив о пропаже жены, не указал, что подозревает её в краже принадлежавших ему древностей. То есть узнавать тут нечего, и так всё понятно — потому что ко времени обращения к губным Ташлин уже вернул себе украденное, ведь Антонина Ташлина была уже давно мертва. Зато очень интересно, что именно ответит Ташлин, при том, что любой ответ будет против него самого.