Просмотрев ещё раз записанные вопросы, с сожалением подумал, что хорошо было бы поставить их перед обыском у Ташлина, и поставить Крамницу, а не листу бумаги. Но царь дал отмашку, а я передал её Ивану Адамовичу… Кстати, с чего бы это государь переменил своё решение? Говорил же мне Леонид, что царь был против немедленного ответа на воровство… Хотя… Раскрыв укладку, где у меня хранились записи по делу, я нашёл оставленный мне Леонидом список с отчёта Палаты государева надзора. Ну да, он был отправлен царю, пока я учил тульских артефакторов, то есть между ним и дозволением царя на снятие всех ограничений с розыска прошло две с половиной седмицы, так что время обдумать своё решение у государя Фёдора Васильевича имелось. Объяснение такой перемены государем своего мнения я, прикинув и так, и этак, нашёл только в своей догадке относительно царского ко мне благоволения — ведь свободу действий для нас с Крамницем государь объявил сразу после моих слов о невозможности разделить розыск по воровству в Палате государева двора и по убийству Антонины Ташлиной. Получается, не к царю тут вопрос, а ко мне самому. Да уж, боюсь даже предположить, что царь от меня за этакую благосклонность потребует…
Я вернулся к нашей запутанной истории и записал четвёртый вопрос: как Ташлин узнал, что в доме был кто-то чужой, помимо Чернова? Насколько я понимал, жена его могла свалить убийство вора на кого-то из слуг, но Ташлин был уверен, что Чернова застрелил именно её любовник. Знал об измене жены и раньше? Или что? На том вопросы по гибели Чернова у меня и закончились, я подвёл под их перечнем черту и принялся размышлять, стоит ли прямо сейчас собирать вместе вопросы по бегству Ташлиной, закончившемуся её смертью, или лучше будет подождать итогов обыска. В итоге решил подождать — вот уж в этой истории столько всего неизвестного и непонятного, что не сразу-то и сообразишь, о чём спрашивать.
День тем временем шёл обычным порядком — вернулась Варя, мы отобедали, отдохнули, супруга уделила некоторое время гимнастическим упражнениям, я обсуждал со Смолиным различные вопросы домашнего обустройства — а телефонного звонка от Крамница всё не было и не было. В конце концов я мысленно отпустил в адрес пристава несколько не самых приличных слов и мы с Варварушкой предались занятию куда более приятному, нежели сыскные дела или написание диссертации, а утром я, не дожидаясь звонка, сразу после завтрака направился в Знаменскую губную управу.
— Здравствуйте, Алексей Филиппович! Простите великодушно, я вчера с Ташлиным только ближе к ночи и закончил, не посчитал возможным беспокоить вас в такой час, — Крамниц совместил приветствие с извинениями, не иначе, для удобства. — Вы предпочтёте допросные листы прочитать или я вам расскажу?
— А давайте, Иван Адамович, совместим, — предложил я. — Сначала почитаю листы, а потом, если чего-то уточнить понадобится, у вас и спрошу.
Крамниц возражать не стал. Он выдал мне допросные листы, отослал из кабинета писаря и предложил мне место за освободившимся столом.
Начал я с описи изъятого имущества. Изъяли у Ташлина немало — и книг, и рукописей, и драгоценностей, и тот самый карабин тоже. К каждому предмету имелось кратенькое описание и указание на происхождение, разумеется, со слов самого Ташлина. Я, конечно, не знаток, но ничего похожего на какую-то ценную рукопись в описи не увидел. Если верить пояснениям Ташлина, все изъятые у него книги и большую часть рукописей он купил у частных собирателей в Москве и Твери, а две рукописи — на той самой распродаже в епархиальном архиве Ярославля. Происхождение драгоценностей Ташлин объяснял их покупкой у частных лиц, собирателями не являвшимися, назвав по каждому предмету имя продавца, день покупки и уплаченную им цену.
Чтение допросного листа Ташлина быстро убедило меня в том, что на вопрос к Ташлину, почему он не заявлял о пропаже ценностей, я возлагал надежды напрасно — Крамниц-то Ташлина спросил, не пропало ли что из них с отъездом жены, Ташлин же ответил, что ничего не пропадало. Понятно, что почти наверняка врал, но как легко и изящно выкрутился!
По поводу ярославской истории Ташлин утверждал, что да, мол, купил рукопись, к которой Чернов приценивался, купил задёшево, потому как дороговизне там взяться неоткуда, а если Чернов говорил, что рукопись, дескать, ценная, и даже украсть её пытался, то ошибиться никому не зазорно, даже такому знатоку, каким был покойный Феофан Данилович, да простит ему Господь все прегрешения, вольные и невольные. Крамниц напомнил Ташлину, что Чернов говорил о пергаменте, Ташлин на это ответил, что речь, стало быть, идёт о какой-то другой рукописи, поскольку те, что купил он сам, обе были на бумаге.