Но я совсем иначе представлял, как следует держать себя в подобной ситуации без ущерба для чести и самолюбия. Противно мне было играть в эти игры со вздорной глупышкой. К тому же желание поставить её на место было сильнее мечты о спокойной, ничем не взбаламучиваемой работе. И кстати, действительно ли получилось бы успокоить скандалистку, уступи я девчонке и пойди в поводу у её игры – сомнительно. Так что своё поведение мне было оправдать нетрудно.
Я чётко и однозначно дал понять Кариншии, что она меня не привлекает, когда в клубе, глотнув чего-то горячительного, та принялась ластиться ко мне. И с этого момента дочка купца словно с цепи сорвалась. У меня не вызывало сомнений, что сам по себе я её интересую мало. Интересовала её лишь непрерывная череда побед, отсюда и бесконечные выразительные выходки на людях, стоило самой малой дозе алкоголя заиграть в её жилах.
Она рвалась соблазнять любого мужчину, одетого хоть чуть ярче, чем чернорабочий, мелкий ремесленник или цеховик из подмастерий, возчик или мелкий торговец. Подавляющее большинство не оставалось равнодушным – они податливо отзывались, ухаживали, пели дифирамбы, от которых круглое личико Кариншии пылало краской удовольствия, лезли обниматься и иной раз заманивали в укромные уголки. Уже на второй раз я осознал, что виной тут не столько красота девчонки. Просто слишком мал был процент девиц из хорошего общества, доступных мужчинам до принесения брачных клятв. Тут и не на такую ладненькую клюнешь, пресытившись «профессионалками».
Но девчонке ни к чему было это понимать – она упивалась всеобщим поклонением, которое изрядно подпитывала её же податливость, и, похоже, считала, что я не уступаю ей из чистой вредности. А здесь уже начинало действовать обычное женское упрямство – сломить любой ценой. Вспышки ласковости, украшенной полупрозрачными одеждами и глубокими вырезами-разрезами, сменялись приступами раздражения и ненависти.
Поколебавшись, я решил ничего не рассказывать Моресне. Благо она и сама не особо стремилась меня расспрашивать. К чему ей знать о глупых претензиях Кариншии? Последней всё равно не обломится – я, как любой мужчина, терпеть не мог, когда меня используют для повышения самооценки. И это безотносительно всего прочего.
– И чего ты глупо выпендриваешься? – бросила мне девчонка, когда я в очередной раз отодвинул её от себя. – Я же знаю, что тебе хочется.
Она дышала ароматом гвоздики – с одной стороны не самым приятным, с другой – всё-таки будоражащим, что бы там ни говорили. Взгляд инстинктивно сползал в вырез. Заглядывая туда, я вспомнил родину и девиц на улицах, которые, не дожидаясь настоящей жары, раздевались кто во что горазд. Кстати, в настоящий зной настолько искусно обнажённых за пределами возможного девушек становилось меньше – вот парадокс.
– Вызываешь на откровенность? Изволь. Вот смотрю я сейчас на тебя и думаю о том, что учиню вечером с женой, как только вернусь с работы.
Глаза Кариншии вспыхнули.
– Да ты просто не мужик, вот что! Поэтому и отговариваешься женой! Ты просто ничего не можешь, вот в чём дело!
– Не мужик, а мужчина, верно. В отличие от мужика мужчина может контролировать свои животные инстинкты и не идти у них в поводу.
– Ага. Значит инстинкт тебя всё-таки тянет ко мне!
– Как к любой самке детородного возраста.
– Как ты меня назвал? – У неё округлились глаза.
Я ещё раз опустил глаза в её вырез.
– Ты вот сейчас стоишь здесь и всем проходящим мимо сигнализируешь: «Стоит девица, которая будет не против мужского внимания». Мечтаешь, чтоб тебя растянули на шестерых-семерых?
– А ты на что? – Она выпятила губы.
– Если будешь выёживаться с прицелом затруднить мне работу телохранителя, я тебя оттащу домой за ухо.
– Не посмеешь!
– Твой папа мне разрешил.
– Ах вот как! – Она топнула ногой. Получилось у неё по-детски и очень трогательно. – Тогда я пойду в клуб! Туда мне папа разрешил ходить. Ты не посмеешь меня оттуда вытащить. И вот уж тогда! – Не договорив, она рванула к экипажу.